— Совсем не значит, — энергично вступает в разговор Стрельцов. — Для меня, во всяком случае, это ничего еще не значит. Я не верю ни в какие врожденные полезные или отрицательные задатки, ни в какие «гены преступности». Главную причину преступности я вижу в микросоциальной среде, говоря ученым языком. А попросту — в ближайшем окружении. Иногда — в семье, чаще — в друзьях-приятелях.

— Это в условиях нашего-то социалистического общества? — иронически усмехается Татьяна Александровна.

— Потому я и употребил слово не «социальная», а «микросоциальная» среда, — уточняет Стрельцов. — Бывший наводчик Козыря Петр Жуков — типичный «продукт» такой среды.

— И никакой биологии? — спрашивает Карцев..

— Я признаю и биопсихологические особенности личности, но лишь как вторичные. Приведу для примера того же Жукова, у которого явно слабая воля, в детстве страдал, наверно, ночными страхами. А как бы это проявилось, воспитывайся он в нормальной среде? Товарищи, наверное, легко уговорили бы его заниматься, ну, скажем, водным спортом, тогда как душа парня к этому не лежала, да и способности могли быть к другому. А так как он рос в семье алкоголика-отца, а потом подпал под влияние такой «демонической» личности, как Козырь, то…

— А я все-таки убеждена, — перебивает его Татьяна Александровна, — что биопсихологические особенности личности недооцениваются. Мне попались как-то результаты обследования преступного мира Москвы в двадцатых годах. Тридцать процентов обследованных оказались психопатами, а у восьмидесяти процентов обнаружились наследственные отягощения.

— Но ведь это когда было! — замечает Карцев.

— Согласна с вами, давно. Но, к сожалению, и теперь у несовершеннолетних, состоящих на учете в детских комнатах милиции, имеются, как мы, медики, говорим, болезненные проявления со стороны психики. А наши криминологи, к сожалению, недооценивают этого.

— Насколько мне известно, — возражает Стрельцов, — во Всесоюзном институте по изучению причин преступности создается, а может быть уже и создана, психологическая лаборатория…

— А нужно бы еще и отдел биологических исследований для изучения генетических, антропологических, физиологических, биохимических и иных особенностей преступников. Разве ты не согласен с этим?

— Соглашусь с тобой, но только в том случае, если таким исследованиям будут подвергаться лишь рецидивисты.

В оживленной беседе на волнующую всех тему незаметно летит время. Когда лейтенант Карцев начинает собираться домой, Татьяна Александровна говорит ему на прощание:

— Я очень рада, что познакомилась с вами, Алексей Ильич. Буду теперь знать, с кем мой супруг работает. Чертовски досадно, что таким толковым, интеллигентным людям, как вы и Василий Николаевич, приходится заниматься столь неинтеллигентным делом, как борьба с преступностью. И ты не хмурься, пожалуйста, Вася. Действительно, это досадно, но, видимо, необходимо…

— Ну, ладно, ладно! — снисходительно прерывает ее Стрельцов. — Будем считать, что ты правильно уяснила наконец основную нашу миссию. Пожелай же нам успеха в поимке знаменитого железнодорожного бандита по кличке «Козырь».

На другой день утром, когда капитан Стрельцов с лейтенантом Карцевым собираются выехать в Прудки, Ковалев вызывает Стрельцова к себе.

— Мне только что позвонил оперативный уполномоченный станции Грибово, — сообщает он капитану, энергично постукивая авторучкой по настольному стеклу, — и доложил, что интересующие нас телеграммы, пришедшие в Грибово со станции Прудки, до сих пор никем не востребованы.

Заметно обескураженный Стрельцов просит у Ковалева сигарету. Неумело прикуривает, затягивается несколько раз и, поперхнувшись дымом, начинает кашлять.

— Я тоже полагаю, что мы не ошиблись. Но каким образом содержание телеграмм стало известно Козырю — это действительно загадка. И вам с Карцевым предстоит ее решить. Вот и подумайте теперь над этим, не забывая, что времени у нас в обрез.

Несколько минут длится молчание.

— А что, если!..

И Стрельцов начинает горячо излагать неожиданно возникшую идею.

Внимательно выслушав капитана, Ковалев сомнительно покачивает головой.

— Вряд ли многоопытный Козырь попадется в ловушку, которую вы собираетесь ему расставить.

— Ну, а что мы теряем?

— Да хотя бы то, что можем насторожить его в случае, если он разгадает наш замысел. Нам ведь многое еще не ясно. Предположений, к сожалению, больше, чем фактов. Можно, конечно, и даже, видимо, нужно допустить, что преступник нашел какой-то способ знакомиться с содержанием посланных ему телеграмм, не получая их. Но все равно остается неизвестным, при каких обстоятельствах посылаются ему эти телеграммы.

— Обстоятельства тут совершенно очевидные… — возбужденно начинает Стрельцов, но Ковалев недовольно останавливает его.

— Не торопитесь, капитан. Давайте обсудим все по порядку. Первым и основным обстоятельством для посылки ему телеграммы следует, видимо, считать наличие ценных грузов в поезде и благоприятное размещение охраны. Так?

— Так, — подтверждает Стрельцов.

Ковалев не торопясь закуривает новую сигарету, усаживается поудобнее и продолжает:

— Наличие охраны без особого труда заметит, конечно, сообщник грабителя на станции Прудки. И сделает вывод — в поезде есть интересующие их грузы.

— В противном случае поезда не охраняются. Ну, а как же он узнает, в каких вагонах ценные грузы?

— В тех же Прудках стрелок охраны во время остановки непременно будет проверять сохранность пломб на дверях.

— Ну, а то, что преступников интересует именно девятьсот восьмой поезд, будем считать фактом, не вызывающим сомнения. Он проходит Грибово ночью. Это должно их вполне устраивать. Какие еще обстоятельства были бы им на руку?

— Погода.

— Да, ненастная и безлунная. Эти необходимые для ограбления девятьсот восьмого условия будем считать почти бесспорными. А все остальное, к сожалению, очень зыбко пока. На станции Прудки ведется наблюдение за девятьсот восьмым? Там не такие ведь благоприятные условия, как в Дубках. К тому же теперь в шесть часов уже сумерки, а это мешает наблюдению за поездом.

— Конечно, пока неясного больше, чем очевидного, — соглашается Стрельцов. — Но в случае удачи моего замысла, хотя и довольно рискованного, все эти вопросы отпадут сами собой…

Ковалев выходит из-за стола, распахивает окно. В кабинет врывается холодный, осенний воздух. Полковник задумчиво смотрит па мокрый асфальт площади с лужицами во впадинах, подернутыми рябью.

«Как бы он совсем не охладел к моей идее… — тревожится капитан Стрельцов. — Дело ведь не только в его личном одобрении или неодобрении, но и в ответственности за принятое решение перед вышестоящим начальством…»

А Ковалев вдруг порывисто оборачивается и восклицает с неожиданным для Стрельцова озорством:

— Э, была не была — рискнем, Василий Николаевич!

Два дня спустя на станции Прудки в ненастный, дождливый день стоит товарный поезд номер девятьсот восьмой. Люки и двери одного из вагонов внимательно осматривает молодой стрелок военизированной охраны. Видно, что он промок и сильно озяб. Даже винтовка, зажатая под мышкой, выглядит как-то очень уж не воинственно.

Тормозная площадка вагона, целость пломб которого оп так тщательно проверяет, обращена в сторону движения поезда и нещадно продувается ветром. А в пути на ней, наверно, и вовсе как на Северном полюсе. Поэтому, как только поезд трогается, продрогший стрелок поспешно бежит к тормозной площадке, расположенной с подветренной стороны. Конечно, не положено находиться так далеко от охраняемого груза, но уж больно ненастная погода…

Такая ситуация, казалось бы, почти идеально соответствует условиям, при которых Козырь обычно идет на «дело». Наводчик должен бы сообщить ему об этом. В Грибово, однако, никто в тот день не посылает телеграммы, из текста которой следовало бы, что она предназначена Козырю.