Нет сомнения, что основной целью епископа Холла было осмеяние недостатков своего времени, но наряду с этим в его сочинении прослеживается стремление автора нарисовать картину, противоположную Кокейну, с целью выразить отвращение, испытываемое просвещенным умом самодовольной духовной особы к вульгарным народным заблуждениям. Это видно из глав, посвященных описанию Памфагойи, чьим божеством является Омазий Горгут или Горбелли. Там мы читаем:
«Там есть некоторые твари, выросшие из земли и имеющие вид ягнят; будучи крепко привязанными к кочерыжке, на которой они растут, эти твари все же пожирают всю траву вокруг себя… рыбы там… от природы так прожорливы и жадны, что вы не можете забросить крючок без того, чтобы… у вас на леске не оказались нанизанными целые сотни их; одни висят на крючке, другие на нитке рядом, так им не терпится попасть в горшок; для них составляет величайшее наслаждение, чтобы их с помпой пронесли в столовую с кухонного стола».
Вслед за этим помещен ряд возмутительных описаний поведения народа и состояния, до которого его до вели чрезмерная снисходительность и поблажки. Так, в Айдлберге (то есть Городе Лени), представляющем тот же Люберланд под другим названием:
«У наиболее состоятельных лиц есть слуги: один — чтобы осторожно приподнять хозяину веки, когда он просыпается; другой — чтобы обмахивать его веером за столом; третий — чтобы подкладывать ему куски мяса, когда он разевает рот; четвертый — стягивает и распускает ему пояс по мере того как брюхо раздувается и опадает, так что хозяин только ест, переваривает и опорожняется».
В описании Марципанового города сталкиваемся с подробностями, поистине отвратительными:
«Лишь у очень немногих жителей любых возрастов сохранились зубы; но все, начиная от восемнадцати лет и до гроба, наследуют зловонное дыхание».
«Мир другой и тот же самый» представляет все же сильно написанное и занимательное сочинение. Ему принадлежит выдающееся место в чисто английском жанре сатирической утопии. С другой стороны, «Новая Солима» («Новый Иерусалим») Сэмюэля Готта, пожалуй, является самой скучной и отталкивающей утопией, когда-либо написанной[15], где, однако, басня о Филомеле невольно останавливает внимание. В ней рассказывается о Дворце наслаждений, куда гости приглашены на пир, длящийся вечно. В разгар пира их неожиданно бросают в сточную трубу:
«Там скопились гниющие остатки пиршеств, изверженное переполненными желудками и другие нечистоты, а также скелеты тех, кто обрел свой конец в результате насильственной смерти или болезни, или тех, кто стали жертвами самых жестоких мук голода и холода. Там стоял ужасный шум от лязга цепей и рева диких зверей, набрасывающихся на свою добычу, а у ног открывалась пропасть, огромная и крутая, внизу же была река, широкая и неодолимая, в которую бросались многие из по павших сюда, предпочитавшие утонуть, чем терпеть длительные мучения уготованной им участи и быть растерзанными дикими зверями».
Таким представлял себе рядовой мелкобуржуазный пуританин того времени неизбежный конец земного рая: омерзительный кошмар, невыразимые страдания и гибель. Подобное осуждение с точки зрения морали встречается в сочинениях значительно более поздней эпохи, например в «Водяных малютках» Чарльза Кингсли (1863). Он рассказывает о печальной судьбе «дуазъюлайков», то есть «делайчтохочешьников», жителей страны Всего Готового, расположенной у подножия Беспечных гор:
«Они сидели под даровщинными деревьями, так что даровщина сама падала им в рот, или под лозами и выжимали виноградный сок прямо себе в глотку; а если кругом начинали бегать жареные поросята визжа: «Возьми, съешь меня!», — как было в обычае той страны, то они ждали, пока эти поросята пробегут мимо рта, и тогда они откусывали себе кусок и радовались точно так, как радовались бы устрицы».
Из-за своего пренебрежения к викторианскому трудовому евангелию, они подвергаются разным напастям и катастрофам, приводящим их к гибели.
Сам народ никогда не разделял таких взглядов. Что бы ни говорили те, кто стоял над ними, народ продолжал лелеять мечту о Кокейне. Предание о ней продолжало бытовать в песнях, сказках, играх, лишь изредка просачиваясь в печать, и то лишь в лубочные и дешевые издания, распространявшиеся среди малограмотного населения. Мы уже указывали на часто встречающиеся в народных увеселительных представлениях упоминания о такой стране. В книге о «Песнях бардов реки Тайн», опубликованной в 1849 году, встречается такое возрождение предания о Кокейне. «Песни бардов реки Тайн» содержат поэмы, написанные значительно раньше появления этого сборника, а иногда на темы, имеющие явно традиционный характер[16]. В одной поэме мы находим такой отрывок:
Попал ли Уисли в Кокейн в награду за свои хорошие проповеди или несмотря на то, что он их читал, остается для читателя неясным. В другой поэме из того же сборника говорится:
Интересно отметить, что в обеих поэмах затронута тема волшебного исцеления. Особенно примечательно, что отрывки из сказания о стране Кокейн встречаются именно в той части народных представлений, которые рассказывают о волшебных исцелениях и о возвращении к жизни умершего героя. Здесь еще раз обнаруживается связь между страной Кокейн, описанной в народных преданиях, и мифологическими счастливыми островами с их фонтанами или родниками вечной юности. Ту же связь можно проследить в одной из чрезвычайно редких современных литературных ссылок на Кокейн. Мы имеем в виду поэму Йитса[17] «Страна Счастливых городов».
Жители развлекаются, сражаясь между собой, но
Естественно, что Йитс, обычно искавший тематику для своих книг в мифах своей страны, косвенно, через кельтский Земной рай, соприкоснулся с Кокейном. Многочисленные упоминания о Кокейне в современных американских песнях и рассказах подходят к этой теме прямее, исходят непосредственно от трудовых классов, и вследствие этих двух причин, имеют большее значение для наших целей, чем предыдущий пример. Наиболее полные картины страны Кокейн даны в двух песнях: «Большие Леденцовые горы» и «Рай бедняка». Внешне они сходны между собой, обе содержат большинство обычных характеристик Кокейна: обилие пищи, волшебные реки, вечное лето и наслаждения праздности. Так: