Книга третья — самая противоречивая и сумбурная. Между отдельными ее элементами больше всего глубоких противоречий. Тут собраны некоторые как самые ранние, так и самые поздние фрагменты. Отрывок о научных прожектерах был написан около 1714 года, хотя письмо от Арбуснота показывает, что еще в 1725 году Свифт над ним работал. Сатира на прожектеров метила в Ньютона и современную науку, и эта атака не могла быть особенно успешной, потому что Свифт никогда не понимал вполне того, что он собирался осмеять. Его позиция усматривается из одного замечания о бробдингнегах:
«Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью, историей, поэзией и математикой; но в этих областях, нужно отдать справедливость, им достигнуто большое совершенство. Что касается математики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена на улучшение земледелия и развитие ремесел, так что у нас она получила бы невысокую оценку».
Свифт не понимал, какое влияние окажет научный прогресс его времени на методы производства в будущем, хотя очень возможно, что если бы Свифт и предвидел его, он не сделался лучшего мнения о нем.
Кроме сатиры на научных прожектеров, в книге третьей есть сатира на политических прожектеров, которые делают из искусства управлять государством священную тайну, чтобы дурачить и грабить простой народ.
Мне кажется, что если хорошо разобраться во всех деталях, то окажется, что большинство их представляет позднейшие вставки, сделанные на основании ирландских впечатлений Свифта. Рассказ о том, как было умышленно разорено сельское хозяйство Бальнибарби вследствие жадности и безумия землевладельцев, перекликается с тем, что Свифт писал в то время об ирландских помещиках в своих памфлетах.
Весь общественный строй острова Лапута и его отношения с метрополией, над которой он летает, — все это представляет открытую сатиру на Англию и Ирландию; в ней множество намеков на борьбу вокруг полупенса Вуда; часть этих ссылок была вписана, по-видимому, только в 1725 году. Лапута (что по-испански означает проститутка) населена совершенно праздным и паразитическим правящим классом, отгороженным от всех забот жизни и занятым только выколачиванием дани из подвластной территории. В основном книга третья представляет негативную утопию, направленную против системы колониальной эксплуатации, прикрывающейся маской ложного рационализма, ложной науки и ложного просвещения.
В конце приводится потрясающий рассказ о стрэлдбрэгах — народе, обреченном жить вечно после утраты всех способностей, делающих жизнь сносной. Свифт всегда страшился такой участи, и в этой главе (по мнению профессора Дэвиса, она написана последней) он как будто предчувствует, что такая судьба ожидает его самого. Однако поистине замечательно в Свифте то, как этот растущий ужас и отчаяние углубляют его понимание и делают более острой его критику. Это больше всего проявляется в книге четвертой, где Гулливер посещает страну гуингнмов — разумных лошадей. До того сатира Свифта касалась отдельных злоупотреблений и несправедливостей. Теперь он берется за все устройство общества в Европе и рисует его с ясностью, достигнутой среди его предшественников лишь Мором и Уинстенли:
«Мне пришлось с большими затруднениями описать ему употребление денег, материал, из которого они изготовляются, и цену благородных металлов; я сказал ему, что когда йэху соберет большое количество этого драгоценного вещества, то он может приобрести все, что ему вздумается: красивые платья, великолепные дома, большие пространства земли, самые дорогие яства и напитки; ему открыт выбор самых красивых самок. И так как одни только деньги способны доставить все эти блага, то нашим йэху все кажется, что денег у них недостаточно на расходы или на сбережения, в зависимости от того, к чему они больше предрасположены: к мотовству или к скупости. Я сказал также, что богатые пожинают плоды работы бедных, которых приходится по тысяче на одного богача, и что громадное большинство нашего народа вынуждено влачить жалкое существование, работая изо дня в день за скудную плату, чтобы меньшинство наслаждалось, всеми благами жизни. Я подробно остановился на этом вопросе и разных связанных с ним частностях, но его милость плохо схватывал мою мысль, ибо он исходил из положения, что все животные имеют право на свою долю земных плодов, особенно те, которые господствуют над остальными».
Это право — всего лишь право в силу рождения, за которое боролись левеллеры за два поколения до Свифта, и, несомненно, именно такие отрывки, как этот или другие, о законе, правительстве, торговле и войне, трактуемые в том же освещении, заслужили два поколения спустя одобрение Годвина.
Однако содержание книги четвертой не исчерпывается этой негативной сатирой. Она, как и книга вторая, представляет положительную утопию, вероятно самую странную, какую когда-либо придумали, и означающую новый поворот во взглядах Свифта. Прежде он подчеркивал незначительность людей, указывая, что все можно бы исправить, если бы человек мог развиться до пределов, на какие он способен, потому что разве не был он созданием божьим, сделанным по его Образу и подобию? В книге четвертой все это подвергается сомнению… Человек, говорится в ней, испорчен настолько, что не может спастись, и нет теперь иного средства, как вывести новую породу, рожденную без первородного греха, и по тому не нуждающуюся в том спасении, которое, по необъяснимым причинам, бесконечно задерживается. Так Свифт создает нравственную утопию разумных лошадей, живущих в обществе аркадской простоты, обращенном назад, с одной стороны, к золотому веку первобытно-общинного строя и к аскетизму «Утопии» Мора, где счастье достигается путем исключения всех излишних желаний, а с другой — вперед, к тесно с ним связанным мифу о «благородном дикаре», созданному Дидро и Руссо и философами — предшественниками французской революции.
Свифт, безусловно, идет значительно дальше их, возвращаясь не только к «благородному дикарю», но и к более специализированному биологическому миру. Лошадь благороднее человека потому, что она проще. Ее желания просты и немногочисленны, и ею воздвигнута очень высокая моральная и философская надстройка на экономическом базисе, едва ли не неолитического периода. Государства почти нет, одежда и металлы неизвестны, общественной единицей является патриархальная семья. Гуингнмы не обладают ни утонченностью, ни пороками цивилизации, которая стала глубоко ненавистной Свифту.
Во всем остальном они очень похожи на счастливых, ничем не связанных и добросердечных дикарей, скажем, из «Дополнения к путешествию Бугенвиля» Дидро. Утратив все человеческие пороки и безрассудства, они утратили и человеческую теплоту и страсть: добро становится пустым понятием, поскольку не существует зла. Они женятся, обзаводятся детьми, воспитывают их и устанавливают все свои общественные отношения, руководствуясь одним лишь холодным рассудком. Это мир, которым мы можем любоваться со стороны, но жить в котором хотелось бы одному только Свифту.
Чтобы оттенить разницу между этой холодной и совершенной воспитанностью лошадей, люди изображены в виде йэху, более отталкивающие и отвратительные, чем любые другие животные, так как они превосходят их в коварстве и, не обладая разумом человека, наделены однако, всеми человеческими пороками, йэху — это люди, изображенные почти такими, какими Свифт видел их в минуты самого безнадежного отчаяния. Однако, как показал сэр Чарльз Фиос в своем блестящем очерке «Политическое значение «Путешествий Гулливера», это только одна сторона медали. Нам никогда не следует забывать о том, что Свифт писал в разоренной Ирландии, а мы уже видели, что его отчаяние приняло исключительные формы именно вследствие полного противоречия между его представлением о социальной справедливости и существующим соотношением классовых сил. Кроме того, он совершенно утратил веру в возможность как-либо улучшить долю крестьян, найти средство для уничтожения таких зол, как