«Главное и почти исключительное занятие сифогрантов состоит в заботе и наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим ремеслом, но не с раннего утра и до поздней ночи, и не утомлялся, подобно скоту».
Все жители Утопии были обязаны работать (за исключением небольшого числа ученых, освобожденных от работы для того, чтобы они совершенствовались в науках), но зато и всем было предоставлено право пользоваться плодами этого общественного труда:
«Посредине каждого квартала имеется рынок со всякими предметами. Туда в определенные дома свозятся предметы производства каждого семейства, и отдельные виды их распределяются в розницу по складам. В них каждый отец семейства просит то, что нужно ему и его близким, и без денег, совершенно без всякой уплаты, уносит все, что ни попросит. Да и зачем ему отказывать в чем- либо? Ведь, во-первых, все имеется в достаточном изобилии, а во-вторых, не может быть никакого опасения, что кто-либо пожелает потребовать больше, чем нужно. Зачем предполагать, что лишнего попросит тот, кто уверен, что у него никогда ни в чем не будет недостатка?»
Коммунизм утопийцев, основанный на изобилии и безопасности, далеко превосходит вульгарную уравниловку мелкобуржуазных социалистов, которые не видят, что уравнение может заключаться только в уничтожении классов. Утопия приближается к концепции высшей стадии коммунистического общества, где, как писал Маркс в своей «Критике Готской программы»:
«…когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!»
Мор понимал то, что позднее понял и Моррис, но что до сих пор еще никак не могут постичь многие социалисты, а именно, что этот принцип — вовсе не беспочвенная фантазия, а единственная практическая основа для построения бесклассового общества. Разум привел ученого гуманиста к тем же выводам, какие уже бессознательно сделали до него люди, создавшие представление о стране Кокейн.
В некотором отношении и им и Мору было легче прийти к такой концепции, чем тем, кому пришлось жить в условиях развитого капиталистического общества. Англия в XVI веке, несмотря на развитие товарного производства, еще сохраняла многие черты примитивного аграрного коллективизма, прикрытые феодализмом. Хотя отдельная семья уже владела индивидуальным участком, но он наравне с участками других членов городской общины входил в общее поле. Вспахивались эти участки сразу все вместе в определенное время года, и эти совместные коллективные работы требовали широкого сотрудничества семей. Даже во времена Мора, когда пропасть между городом и деревней все расширялась, самые большие города еще владели коммунальными полями, и когда Мор писал об утопийцах:
«Когда настанет день уборки урожая, то филархи земледельцев сообщают городским властям, какое количество граждан надо им прислать; так как эта толпа работников является во-время, к самому сроку, то они почти в один ясный день справляются со всей уборкой», —
он изображал картину, очевидно, не слишком отличную от той, какую мог видеть в Англии того времени. Иными словами, коммунизм Мора является не только умозрительным представлением того, что могло бы быть в будущем. В значительно большей степени он представляет собой развитие и преобразование того, что уже существует, создание таким путем условий для нового общества, отличного от существующего, но связанного с ним и образующегося из него.
Самым трудным вопросом, был вопрос о средствах осуществления такого преобразования, и именно здесь Мор, как и большинство других утопистов, оказался беспомощнее всего. Конечно, у него не было, да и не могло быть представления о том длительном, болезненном и еще далеко не завершенном процессе, в результате которого капитализм должен был породить свою полную противоположность — коммунизм. Этим объясняется тень меланхолии в картине Утопии, приводящая к такому заключению:
«Я охотно признаю, что в утопийской республике имеется очень много такого, чего я более желаю в наших государствах, нежели ожидаю».
Наименее привлекательной чертой описания утопийской жизни является отсутствие веры в способность простого народа быть самостоятельным в своей повседневной деятельности. Даже в общественных столовых старых рассаживают вперемежку с молодыми, чтобы «удержать младших от непристойной резкости в словах или движениях». Там не будет, читаем мы, «никакого случая для разврата, ни одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или в благопристойном отдыхе». Никому из граждан не разрешается ездить по стране, тем более путешествовать за границей без специального пропуска от властей. Правда, Мор оговаривается, что его выдают без затруднений, все же никто не выходит один, но всегда вперед посылается отряд. И хотя законы немногочисленны, а наказания, по понятиям того времени, гуманные, мы все же видим, что, несмотря на упразднение частной собственности и классов, в Утопии все еще так много преступников, которых там обращали в рабов, что их вполне достаточно для того, чтобы обеспечить общество необходимым ему количеством рабов. Таким образом человеческая природа изменилась гораздо меньше, чем окружающие условия. Ясно, что эта сторона «Утопии» отражает неверие Мора в простой народ. Оно вытекает не только из общественного положения самого Мора и всех остальных гуманистов, но и из соотношения классовых сил в ту эпоху.
Мор был выходцем из высшей прослойки лондонского купечества, то есть класса, больше других страдавшего от гражданских беспорядков. Именно в те годы купечество начинало оправляться от разорения, вызванного продолжительной гражданской войной. Еще не было забыто восстание Кэда[31], отношение высших классов к которому оставлено нам в описании Шекспира. Помнили и о более недавних возмущениях. Мор, представитель лондонского Сити, в значительной мере разделял эти взгляды, хотя искренне сочувствовал страданиям народа. Мы читаем у Каутского:
«В практическом смысле Мор был представителем их интересов, хотя придерживался более передовых теоретических взглядов. Капитал неизменно призывал «порядок» и лишь от случая к случаю — «свободу». Порядок составлял его жизненно неотъемлемый элемент. Мор, ставший в глазах лондонской средней буржуазии «большим человеком», питал определенную неприязнь к любым независимым проявлениям воли народа. Его лозунгом было «все для народа, но ничего, что бы народ сделал сам».
Мор не был человеком, способным возглавить революцию, даже если бы она была возможной. Он впоследствии будет с отвращением следить за крестьянской войной в Германии, считая ее естественным следствием заблуждений Лютера, призывавшего массы самостоятельно разрешать вопросы, которые их касались, но были недоступны их пониманию.
Следует также иметь в виду, что во времена Мора обездоленные массы были очень не похожи на пролетариат в современном понимании этого слова. Существовали ограбленные крестьяне, выгнанные из дома слуги или, в лучшем случае, ремесленники, эксплуатируемые богатыми купцами, то есть тем классом, к которому принадлежал сам Мор.
Во всяком случае, это были одиночки, правда лишенные привычных занятий и поставленные вне своих социальных группировок, но еще не объединившиеся под воздействием механизированной крупной промышленности. Такой класс способен на отдельные вспышки, опасные в меру его отчаяния и страданий, но не может явиться основой для нового социального строя. Однако, чтобы вывести Утопию из области чистого вымысла, необходимо было выдумать для нее такую основу. Эти поиски и дают нам в руки ключ для понимания не только Утопии, но и деятельности Мора во всей ее совокупности. Однако предварительно нам следует остановиться на роли государства в XVI веке.
31
Восстание Джека Кэда происходило в юго-восточной Англии в 1450 году. Основной силой восстания были народные массы, городские ремесленники, купцы, сельские джентри и йомены. Главной причиной его были злоупотребления правящей клики вельмож и тяжелое бремя налогов. — Прим. ред.