Возможность смены контекстов, наличие различных интерпретаций одного события — то есть присутствие потенциальной возможности зарождения новых интерпретаций фактов — дает нам способность воссоздавать инвариант события, достигая тем самым большей объективности в его познании. Богатство выбора, возможность освещения события в разных контекстах наилучшим образом гарантируется состязательностью.;

Каждый факт может получать различную сущностную окраску, в зависимости от контекста рассмотрения, при этом в одном факте могут «перекрещиваться» множество сущностей. В таком ракурсе рассмотрения сущность вещи есть сама объективная вещь, рассматриваемая как определенная тотальность[811]. Отсюда понятно, как факт может быть вначале оправдательным, потом обвинительным доказательством, а иногда и тем и другим одновременно.

Заслуживает внимания тезис о раздвоения сущности (факта) на противоположности. Познание любую сущность раздваивает на противоположности — в единстве сущности[812]. Этот принцип очень показателен при рассмотрении события преступления как цепочки фактических данных, которые необходимо собрать воедино для восстановления события происшедшего. Раздвоение предмета (факта) критически важно для познания по уголовному делу. Каждая из сторон отрабатывает свою версию, свое объяснение события, предлагает свои факты. Поэтому установка защиты по установлению обстоятельств, входящих в предмет доказывания, в части, улучшающей положение обвиняемого, будет способствовать установлению истины по делу[813].

Диалоговая сущность состязательного процесса обеспечивает интерсубъективность понимания, объективность оценки фактов. Поэтому совершенно справедливо методологическую предпосылку адвокатского познания усматривают в его функции отрабатывать свою часть искусственно расчлененного (единой по сути) предмета познания — предмета уголовного дела, уголовного спора. «В состязательном уголовном судопроизводстве предмет познания и предмет доказывания исследуются как бы с двух сторон. По крайней мере, со стороны защиты подобная односторонность и даже пристрастность в познавательных усилиях вполне дозволительна и допускается (важно только чтобы не переходились рамки закона и нравственности)»[814].

Субъект познания всегда обладает определенным знанием о том, что он ищет. Это накладывает отпечаток на картину реконструируемого события, поскольку субъект пытается «соотнести» факты объективной действительности с шаблоном, определенным законом. Кроме того, при восприятии субъектом сведений, полученных от другого лица, и при закреплении их в процессуальную форму его субъективное «я» так или иначе дает себя знать и увеличивает тем самым вероятность ошибок, а следовательно, влияние субъективного момента на ход познания и его результаты. Если к тому же учесть существенную разницу в условиях допроса и исследования доказательств на предварительном следствии и в суде, то все преимущества правил о состязательности, непосредственности и устности судебного разбирательства перед письменным производством, лишенным названных условий, становятся вполне очевидными. Вследствие релятивности индивидуального познания и мышления объективная истина о предметах и явлениях рождается в результате взаимодействия, столкновения различных мнений и точек зрения по исследуемому вопросу[815].

Обращаясь к проблеме объективности осмысления и интерпретации событий, можно утверждать об объективности как интерсубъективности. Другими словами, фактическое знание должно быть принято в качестве объективного определенным сообществом. При этом проблема признания чего-либо научным сообществом относится не только и не столько к самим конкретным научным фактам, сколько — по преимуществу — к тем априорным положениям, на основе которых формируются и сами факты. К таким положениям относятся не только гносеологические и методологические принципы, определяющие преференции касательно выделения предмета познания и методов получения и интерпретации эмпирического знания, Наряду с гносеологическими, существуют также и онтологические априорные положения, выражающие, в частности, специфику картины мира, сложившейся в правосознании, психологии.

Данное обстоятельство позволяет расширить границы интерсубъективности фактического знания науки за пределы юридического (судейского) сообщества, вывести признание объективности фактов в более широкую сферу. Смысл, входящий в структуру процессуальных фактов в качестве контекста конкретного события, продуцируется всем культурным опытом человечества, а не только теми ценностями, которые явно признаны законодателем и закреплены в УПК.

Как указывает С.Б. Крымский, понимание не создает ни истины, ни достоверности, но предстает как «приобщение к истинным и достоверным основаниям в формах традиции, общения, ценностных ориентаций жизнедеятельности вообще»[816]. Отнесение смысла фактического к традиции и ценностям общечеловеческой культуры одновременно напоминает нам и о том пути достижения объективности, который предстал перед нами в виде поиска инвариантов, смены контекстов отдельного события реальности, переодевания его в иные смыслы. Дело в том, что подобный процесс является ограниченным, и не только благодаря тому, что в рамках научного сообщества ученый не всегда обладает достаточной интеллектуальной смелостью для того, чтобы отличить отдельные события от их привычной интерпретации. Даже при наличии свободы реинтерпретаций, свободы смены контекстов такая смена не может осуществляться в бесконечном множестве возможностей. Всегда существует определенный метаконтекст, определяющий, какие именно смыслы может получить данное событие, в каких именно контекстах оно может быть представлено. Таким метаконтекстом выступает содержание, богатство всей человеческой культуры — подобно тому, как существующее состояние развития сложной самоорганизующейся системы является основой для дальнейшего развития этой системы, независимо от того, какое решение относительно направления этого развития примет система в момент бифуркации.

Конкретное — это единичность, которая охвачена со всех ее сторон. По Гегелю, мыслить конкретно значит видеть предмет именно в многообразии его свойств, в противоположность абстрактному мышлению, которое, например, видит в убийце лишь убийцу[817]. При таком рассмотрении особенного как конкретного оно и воплощает в себе общее; последнее же практически не может существовать «само по себе», а проявляется лишь как момент особенного, чтобы потом, уже в движении познания, выделиться как общее.

Вещь, рассматриваемая как тотальность, есть, по Гегелю, «развертывающееся в самом себе и сохраняющее единство»[818]. Тотальность — это такое целое, которое сохраняет себя в своем развитии; иными словами, это целое, рассматриваемое не как многообразие частей, а как единство, не как общее, а как специфическое, не как абстрактное, а как конкретное. Факт в этом отношении — отображение существования этого специфического целого, хотя, по мнению Ю.А. Мелкова, уместней здесь было бы употребить категорию особенного. Факт как особенное, с гносеологической точки зрения, есть опосредующее звено между единичным (в качестве которого выступает не сам факт, а неосмысленные еще до уровня фактического эмпирические данные отдельного наблюдения или эксперимента) и общим (как теорией, выступающей как знание законов)[819].

Человеческое знание «не может быть вырвано из контекста практическо-познавательной деятельности (или быть познано другими субъектами познания без знания этого контекста) и рассматриваться как “знание само по себе”»[820].