Пшибышевский казался удивленным.

– Изабелла Олонецкая? Впервые слышу это имя. Знавал я когда-то старика Олонецкого, но он давно умер, и детей у него не водилось. А вы уверены, что ее зовут именно так?

Амалия добавила, что отца Изабеллы должны звать Антоний или Антон, и подробно описала внешность исчезнувшей дамы. Однако Пшибышевский продолжал упрямо качать головой.

– Наверное, она не из Лодзи, а откуда-то еще, – сказал он. – Будь она из Лодзи, я бы ее точно знал.

Амалии пришлось удовольствоваться ответом, а Пшибышевский стал расспрашивать ее о польских родственниках. Амалия ответила, что она полька только по матери, и назвала фамилию последней.

– Ах! Панна Ада Браницкая! – вскричал Пшибышевский в экстазе. – Как же, я слышал о ней, и не раз! Первая красавица была, да. Мне мой отец о ней рассказывал, – добавил он, покосившись на Амалию. – Он тоже, кажется, немножко за ней ухаживал в свое время, но к ней столько панов неровно дышало – даже и не счесть. Ледницкий, Сапковский, Млицкий Бронислав, первейший богач, даже какой-то князь из королевского рода. Значит, это ваша матушка? Поразительно!

Амалия слушала, улыбалась и думала, что блистательная Аделаида, которой пан Тадеуш расточает такие хвалы, в это же самое время, наверное, наказывает в Москве Якову, чтобы он покупал петрушку на копейку дешевле. Суровая штука жизнь, ах, какая суровая!

– О чем вы там шепчетесь? – полюбопытствовал Митрофанов. – Скажите, нам ведь тоже интересно!

– Мы говорили об общих знакомых, – уклончиво отозвалась Амалия.

После ужина она отвела в сторону Сашу Зимородкова и сообщила ему, что, хотя инженер родился в Лодзи и всех тамошних жителей знает наперечет, ни о какой Изабелле Олонецкой он не слышал. Саша сжал Амалии руку.

– Вот оно! Верьте мне, Амалия Константиновна, теперь мы на правильном пути! Если Изабелла Олонецкая вовсе не из Лодзи, то, может быть, она и не Олонецкая даже?

– Думаете, она бежала, боясь разоблачения? – ахнула Амалия. – Или… или ее все-таки убили? Но почему она пыталась убить меня, что я ей сделала?

– Пока не знаю, – честно признался следователь. – Тем не менее мы не прекратим дежурить возле вашей комнаты. Если вдруг…

– Да-да, я сразу же зову на помощь, – перебила его Амалия. – Но то, что произошло сегодня утром… с бедным Алешей… Кто же все-таки это сделал?

Саша отвернулся.

– Если вы разумеете отравление, то проще всего его было провернуть одному из тех, кто сидел за столом. Ни вы, ни я этого заведомо не делали. Что же до остальных, то ни у кого из них не было видимого мотива убивать художника. Можно сколько душе угодно подозревать Мусю, или Ореста, или Евгения, или даже самого Митрофанова. Кстати, лично я склонен подозревать именно Митрофанова.

– Почему? – Амалия смотрела на своего друга во все глаза. – Разве это был не его бокал?

– В том-то и дело, что его, – беззаботно ответил Саша. – Просто он незаметно поменялся бокалами с соседом, Алешей Ромашкиным. Это потом вспомнил граф Полонский. А потом господин Митрофанов придвинул тот бокал, который стоял перед ним, к прибору Алеши и стал кричать, что тот сам допустил ошибку. Никакой ошибки не было.

– И что это значит? – хрипло спросила Амалия.

– Это значит, – спокойно ответил Саша, – что либо Митрофанов знал о том, что находится у него в бокале, либо подозревал об этом и решил на всякий случай обезопаситься. Либо, наконец, что он сам бросил яд в бокал. Зачем – не знаю.

– А вы поговорили с ним? – воскликнула Амалия.

– Говорил. Но он стоит на своем: никакой подмены не было, граф ошибся. Однако на всякий случай мы решили не спускать с Павла Семеновича глаз.

Решение было принято верное. Но сам Павел Семенович принял еще более верное решение – в ту же ночь он исчез, оглушив следившего за ним фон Борна.

Утром, раздвинув занавески, Амалия прежде всего увидела фонтан, разбрызгивающий ввысь тонкие струи воды. Повеселевшие купидоны томно улыбались, а Орлов благодарил Пшибышевского и жал ему руку. В тот же день инженер уехал восвояси, даже не подозревая о разыгравшихся в Ясеневе драмах. Пожелаем же ему на прощание доброго пути, ибо он никогда больше не появится на страницах нашего повествования.

Глава 21

– Мы с вами совершили большую ошибку, – заявил Саша Федору Ивановичу.

Фон Борн распростерся на кушетке и, то и дело охая и вздыхая, ощупывал шишку на затылке. Сердобольная Даша, которой блондин-следователь пришелся «оченно по душе», прикладывала к его полученной при исполнении обязанностей ране (то есть к шишке) полотенце, смоченное холодной водой.

– Ох, надо было нам сразу же взять этого прохвоста в оборот! – кипятился Саша, бегая по комнате. – А мы самым позорным образом упустили его!

– Это я упустил его, а не вы, – возразил фон Борн, от своих предков-немцев унаследовавший крайнюю педантичность. – Вам совершенно не в чем себя винить, Александр Богданович.

– Все равно! – отмахнулся Саша. Внезапно он остановился. – Теперь мы будем раскручивать это дело с двух концов. Вещи Олонецкой все еще у Карелина?

– Как будто, – промямлил следователь.

– Необходимо узнать, что же собой в действительности представляет эта дама, – заявил Саша. – Поэтому мы с вами осмотрим ее вещи, а Карелин и его друзья пусть пока ищут саму Изабеллу Антоновну, если ее и впрямь так зовут, в чем лично я сильно сомневаюсь.

Фон Борн немного подумал.

– То есть вы хотите устроить обыск… Хорошо. Но ведь нам понадобится санкция прокурора, разве не так?

– К черту прокурора! – пылко заявил Саша. – Будем действовать на свой страх и риск. Пока мы будем запрашивать необходимые бумаги, потеряем время, а мне сдается, что именно оно в этом деле определяет все.

Фон Борн кивнул.

– Я с вами, – объявил он и, поморщившись, потрогал ноющую шишку.

Даша ободряюще улыбнулась ему, и впервые следователь поглядел на нее с интересом.

Саша объяснил план действий Никите, который его поддержал, и, захватив с собой Федора Ивановича, в легком шарабане прибыл в Жарово, где в отдельном флигеле проживала любительница лошадей госпожа Олонецкая. Фон Борн внимательно оглядел комнаты, которые занимала пропавшая без вести. В одной стояла кровать и находились трюмо, туалетный столик и несколько кресел, в другой комнате обнаружилось несколько шкапчиков, стол и стулья, а также четыре чемодана из кожи. Федор Иванович взбодрился. Он почувствовал, что ему предстоит серьезная работа, а не какое-то там расследование кражи молочного поросенка у отца Григория, взволновавшее все местные умы, которое фон Борну пришлось на время отложить. Потерев руки, следователь принялся за первый чемодан, в то время как Саша вызвал для допроса горничную Карелиных Глафиру, которая обычно прислуживала мадам Олонецкой.

В сущности, ничего нового двум сыщикам Глафира не сообщила. Изабелла Антоновна хорошо одевалась, явно знала толк в лошадях, часто ездила одна верхом, с прислугой была приветлива, и только. Последний раз Глафира видела ее позавчера вечером. На Изабелле Антоновне была малиновая амазонка на шелковой подкладке, а на голове – черная шляпка с розовыми перьями. Кроме того, Олонецкая, как обычно, захватила с собой хлыстик с рукояткой из слоновой кости. Изабелла Антоновна сообщила, что намерена немного покататься и вернется через час-полтора. Но прошел час, прошли и полтора часа, и еще полтора, и целая ночь, а мадам так и не появилась. Глафира дала знать хозяину, тот встревожился и поехал искать гостью – мало ли что, вдруг ее лошадь сломала ногу, и Изабелле Антоновне пришлось заночевать в какой-нибудь хижине. О том, что произошло дальше, господа следователи были осведомлены не хуже горничной.

– А вы, Глаша, – сладко спросил Зимородков, – как сами думаете: что с ней произошло?

– То есть что я думаю? – удивилась Глаша.

– Да.

– А мое мнение, сударь, простое: ничего с ней не стряслось, и зря барин переживает.