Соперником Никиты выступал хозяин Паутинок Алексей Ромашкин, помещик из обедневших. Это был живой, полноватый, приземистый молодой человек с умными глазами, поблескивающими из-под круглых стеклышек пенсне. Чтобы поправить свои дела, на лето он сдал два флигеля в усадьбе: один – художнику Павлу Митрофанову, который целыми днями простаивал у мольберта, рисуя пейзажи, а другой – француженке-гувернантке на отдыхе, которую звали Дельфиной Ренар. Ее постоянное присутствие приводило Алексея в отчаяние, потому что она болтала, не закрывая рта, поэтому при первой же возможности он закладывал дрожки и удирал в Ясенево, к милым барышням, которые всегда были ему рады. Правда, Муся то и дело его поддразнивала и вообще мучила тысячью различных способов, но Алексей был доволен и тем, что может служить кумиру своей души хоть объектом для насмешек, – о большем он и не мечтал.

По вечерам зажигали лампы, и по стенам струились причудливые тени. Где-то прилежно зудел сверчок, и ветер таинственно шушукался о чем-то с деревьями в саду. Иногда молодые люди играли в шарады, в фанты, порою – в карты или в веселую игру под названием «Свадьба»: в две шляпы клали записки, в одну – с именами мужчин, в другую – с именами женщин, а чтобы было интереснее, добавляли туда, кроме самих себя, королеву Викторию, ключницу Прасковью, барышника Фаддея, персидского шаха и прочих в том же роде; потом вытаскивали бумажки по одной из каждой шляпы и, зачитав вслух «мужа» и «жену», безудержно веселились.

– Итак, Мусе достается… Аристарх Иваныч Лягушатников!

– Мировой судья! – возмущенно визжала Муся. – Ах вы бессовестные! Да вы хоть знаете, сколько ему лет? Да у него… да у него подагра! Не хочу!

– Муся, – кричал Гриша, – что за дело? Прекрасный жених, ей-богу! Мировой судья знаешь сколько получает? Почти две с половиной тысячи в год!

– Да он моего отца крестил! Как вам не стыдно! Не пойду, не пойду за судью замуж!

Амалии достался браконьер Василий.

– Хорошая партия, – задумчиво сказала Муся. – Только вот я не помню: у него девять детей или одиннадцать?

Граф Полонский получил в невесты королеву Викторию.

– Ну, этого и следовало ожидать! – развеселился Гриша.

– Как-то сегодня было совсем скучно, – пожаловалась однажды Муся, когда гости уехали. – Как ты думаешь, может, пригласить к нам художника? Алеша говорит, он очень славный.

Амалия не помнила, чтобы Ромашкин утверждал что-либо подобное, но она, в отличие от Полонского, не страдала снобизмом и всегда была рада видеть новые лица. И потому сказала:

– А почему бы и нет?

– Правда, Алеша говорил, этот Митрофанов все время работает и не любит, когда его отрывают от дела. – Муся мгновение подумала. – А может, мне попросить его нарисовать мой портрет?

– Замечательная мысль! – одобрила Амалия.

И уже на следующий день Павел Семенович Митрофанов прибыл в Ясенево. Это был холеный господин средних лет с бархатным голосом и острой, как кинжал, каштановой бородкой. Он много курил, предпочитая трубку папиросам, и охотно отвечал на расспросы. Нет, он не считает себя знаменитым художником. Да, ему очень понравилось в здешних краях. Да, он вполне мог бы нарисовать портрет барышни.

– Я могу нарисовать и вас, если вы хотите, – сказал он Амалии. – У вас очень интересное лицо.

Они сидели на открытой террасе. Амалия хотела ответить, но тут в аллее показался одетый в белое всадник на белой лошади. У фонтана он проворно соскочил на землю, отдал повод слуге и, обивая хлыстом пыль с сапог, легко взбежал по ступеням. Это был Орест Рокотов.

– Доброе утро, кузина Мари! – весело крикнул он. – Здравствуйте, Амалия Константиновна!

Муся бросилась ему на шею.

– А мы уж думали, ты не приедешь! – затараторила она, глядя на него счастливыми сияющими глазами. – Ты же говорил, что не сможешь уехать из Петербурга!

Князь слегка поморщился.

– Честно говоря, я был рад оттуда уехать, – ответил он. – Во дворце такое творится… – Он оборвал себя на полуслове и вопросительно взглянул на незнакомое лицо.

– Знакомься, – сказала Муся. – Павел Семенович Митрофанов. Князь Орест Рокотов, мой кузен. Павел Семенович – художник, он будет рисовать мой портрет… А что творится во дворце?

Орест оживился. Он привез с собой ворох придворных сплетен, и Амалия со смешанным чувством выслушала последние известия об овдовевшем императоре, его натянутых отношениях с наследником и о княгине Юрьевской, которая последние годы была куда ближе его величеству, чем законная жена.

– Неужели он женится на ней? – поразилась Муся. – Но ведь это же невозможно!

– Говорят, что очень и очень возможно, – ответил Орест с тонкой улыбкой, которая совершенно не шла к его открытому лицу.

– И поэтому ты отпросился в отпуск? – заметила Муся, лукаво глядя на него.

Князь замялся.

– Не совсем, – после паузы признался он. – Дело в том, что я…

Но тут дворецкий Архип объявил, что прибыли господа из соседней Гордеевки, и на террасе показались толстый Гриша, утиравший лоб платком, Митя Озеров и, как всегда безупречный, граф Евгений.

– Однако у вас гости! – воскликнул Гриша. – Орест, дружище, как я рад тебя видеть! Ты надолго в наши края?

– Как получится, – ответил князь.

– В самом деле, это очень мило, что ты решил нас навестить, – сказал Полонский. – Кстати, чем кончилась та история?

– Какая история? – спросила Муся с любопытством.

– Мне из дома писали, – пояснил граф, – что Орест серьезно поссорился с другим кавалергардом, Витгенштейном, и что будто бы поговаривали даже о дуэли. – Князь в этот момент опустил глаза, и едва приметное облачко скользнуло по его лицу. – Так что у вас там произошло?

– Ничего особенного, – досадливо отвечал Рокотов, передернув плечами.

– Значит, никакой дуэли не было? – спросил Митя Озеров.

– Нет, почему же? Была.

В тоне князя было что-то такое, отчего даже беззаботная Муся перестала улыбаться, почувствовав тревогу.

– Вот как? – тяжелым голосом промолвил Полонский, не сводя взора с Ореста, который играл бахромой кипенно-белой скатерти. – И что же Витгенштейн?

– Ничего, – бесстрастно отозвался Рокотов. – Я его убил.

Муся медленно села на стул. Дмитрий и Гриша Гордеев обменялись растерянными взглядами.

– Поздравляю, – сквозь зубы промолвил Полонский. – Теперь его отец, должно быть… Он ведь особа, приближенная к императору.

– Не более, чем мой отец, – отпарировал Орест насмешливо. – Но в чем-то ты, конечно, прав. Старший Витгенштейн сейчас вне себя. Он хотел, чтобы меня заключили в крепость, но секунданты стояли за меня горой. Они подтвердили, что все было по правилам, просто кое-кому следовало научиться лучше стрелять. Пока меня только отстранили от службы во дворце.

– Поэтому ты и приехал в Ясенево – переждать грозу? – Евгений пожал плечами. – Ну что ж, не мне тебя судить. Жаль, конечно, Витгенштейна, он был славный малый.

Орест широко улыбнулся, обнажив десны.

– Признайся, что если бы он не был светлейшим князем, ты бы не слишком сожалел о нем, – сказал он. – Так или иначе, я его убил и ни о чем не жалею.

– Это ведь не первая дуэль у тебя, – заметил Митя, хмуро глядя на князя сквозь стекла очков.

– Не первая, – подтвердил Орест, взял с большого блюда сливу с сочной желтой мякотью и стал ее есть. – Но самое неприятное в дуэлях начинается, когда сама дуэль уже окончена. Вот тогда-то родственники погибшей стороны вспоминают, как сильно они любили убитого бедняжку, и начинают призывать на голову убийцы все кары небесные. Старый Витгенштейн не слишком жаловал своего отпрыска, пока тот был жив, но стоило ему пасть от моей руки… – Орест покривился. – Словом, я приехал к кузине Мари просить у нее убежища. Сначала я хотел отправиться в имение отца, но он бы замучил меня нравоучениями. Так что, кузина, я смиренно припадаю к вашим стопам и молю о снисхождении, – полушутя-полусерьезно закончил он.

– А, вот оно что! – вскинулась Муся. – Значит, если бы не дуэль, сударь, то вы бы обо мне и не вспомнили? Ничего себе!