Мичман Чиж вроде и не обгонял меня, но когда я вернулся, он уже был в штабе — действительно, чиж. Филипп Андреевич продолжал в чем-то убеждать мичмана:

— Я понимаю, что мало времени, но надо!

— Не знаю.

— О, у меня даже припев есть:

Так и бродит Посейдон

По сей день!

Игра слов, так сказать! Но это не обязательно, пиши другие! Ну, Валера, рискнешь?

— Надо подумать, Филипп Андреич.

— Подумай.

— Разрешите идти?

— Иди. И думать начинай уже за порогом!

Мичман Чиж выпорхнул из штаба, минуя, мне показалось, трап, сразу на мостик, невесомо прошествовал по нему и стал удаляться какими-то танцевальными приступками.

Дядя Гера молча сидел у печки. На его зверковатость легла тень прирученности — разговор с Давлетом, ради которого меня отослали, вышел, похоже, не в его пользу. И очень хорошо. А то ишь — бревна сплачивать!

— Ну, айда! — сказал Филипп Андреевич. — Вот-вот подъем мачты! Сейчас как вдарю большой сбор! Народ как хлынет на плац! Люблю этот момент! — С палубы он прислушался к рабочему гомону на берегу и удовлетворенно дернул губами. — Трудятся, как пчелки!.. А ведь не все трудятся! Смотри! — Он приставил ко рту ладони рупором и грозно затрубил: — А ну, сачки-и!.. — И тотчас там и тут в кустах сорвались испуганные воскликй, там и тут кусты дернулись и зашуршали. — Держи их! — подстегнул Давлет и, убрав ладони, коротко хохотнул. — Видишь — тут собрались все доблести и пороки мира, а ты — писать не о чем! Прокисшие у тебя мозги и волосатое сердце, товарищ фотокор! — И, победоносно глянув снизу на дядю Геру, Филипп Андреевич щелкнул по носу его аппарат и проворно сбежал по отбившему чечетку трапу.

Я — за ним.

Мы свернули направо, к шлюпкам, и в одной из них заметили голову с забинтованной шеей. Это был юнга Швов. Сидя на одной банке и опершись ногами в другую, он палочкой задумчиво мутил воду под собой. Ни крика Давлета с дебаркадера, ни нашего приближения он не расслышал — он отсутствовал в этом мире.

— Швов, ты почему здесь? — спросил Филипп Андреевич. — Тебе что, волны пасти поручили?

— Нет.

— А что тебе поручили?

— Бетонировать.

— Что?

— Крюки для турника.

— А ты почему не бетонируешь? — Швов молчал, отвернувшись. — Тебе трудно?.. Или больно?.. Ты почему не работаешь? — созревшим криком оглушил нас Давлет, и лицо его, сразу потеряв обычную подвижность и летучую игру черт, налилось твердостью и нездоровой синью, еще чуть-чуть — и оно, кажется, необратимо закаменеет, но гнев, словно зная свою меру, быстро пошел на убыль. — Все заняты, все копошатся, так почему же один ты ждешь криков и понуканий?.. Кстати, как тебя дразнят? Знаю, что нехорошо, но как?.. Не стесняйся, тут все свои, По-матерному, что-ли?

— Нет.

— А как?

— Клизма.

— Клизма?.. Хм, действительно нехорошо!

— И говорят, что это вы велели обзываться.

— Да, я велел, но не обзываться! А ты подумай, нет ли в тебе чего-нибудь такого, клизменного! А сейчас ступай и доложи своему мичману — кто у тебя, Кротов? — вот, доложи ему, что я дал тебе наряд вне очереди! Ясно?

— Ясно.

— Шагом-марш!

Швов поплелся наверх по дорожке Посейдона, снова каторжно сцепив за спиной руки. Филипп Андреевич позаглядывал в шлюпки, похлопал по их крутым бокам, поднял с земли коряжку, изогнутую бумерангом, и запустил в воду.

— А ты говоришь, бревна надо вылавливать! — зло заметил он дяде Гере. — Души вот их надо вылавливать!

— Мда-а, — взгрустнул дядя Гера.

— Что бы ты с ним сделал?

— А часто он так?

— Ежедневно, а то и по два раза на день!

— Отправил бы домой.

— Пожалуй. Но попробую еще шок.

— То есть?

— Встряску. Знаешь, как заикастых лечат? — спросил Давлет. — Полыгин, ты свободен!

Я был бы не против послушать, как лечат заикастых, Чтобы при случае просветить дядю Ваню, но пришлось откозырять — в самые интересные моменты от адъютанта всегда отделываются.

И я рванул к Посейдону, который представлял собой пока лишь круглую пятнисто-желтую тумбу, без трезубца и головы — ее Алька доводил до ума в своей мастерской.

15

Состыкованная внахлестку из трех небольших сосен — в семь, шесть и пять метров, — с постепенным падением толщины, ошкуренная и казавшаяся налитой каким-то восковым светом, мачта огромным зигзагом пересекала по диагонали весь плац, как упавшая с неба молния, которую предстояло как бы вернуть небу. От обоих стыков ее и от макушки, с короткой доперечиной, струились в стороны многочисленные веревки.

Мичман Кротов, сам полуголый, не различался бы в полуголой толпе, если бы не его уверенно-энергичные жесты, которыми он объяснял что-то своим варягам.

Верхом на мачте сидело несколько человек, подчищая топорами грубо ободранные места. Среди них я вдруг увидел Земноводного и, радостно подсев к нему, спросил:

— Миш, ты чего не с нашими?

— Отпросился. Тяжело там.

— Ты этого и хотел.

— Не рассчитал. А теперь понял, что к большим нагрузкам надо переходить постепенно.

— Так не похудеешь.

— Похудею. Уже чувствую слабость, — значительно, словно вплотную приблизясь к великому открытию, сообщил Мишка. — Сегодня надо второе съесть!

— Димка не даст.

— Подумаешь — Димка!

— Но вы же договорились. А он любит и сам держать слово, и чтобы другие держали. Однажды братишка Федя его обманул, так Димка ему стакан компота в лицо выплеснул.

Земноводный озабоченно поджал губы. Трудно давалась ему мимика, потому что вспученные щеки, из которых в основном состояло его лицо, не поддавались легким, игривым движениям, а усилия вырубали карикатурность.

— Скажу, что в обморок могу упасть.

— Ты-то?

— А что? Я уже падал. Мой организм — загадка, даже для меня. Видишь: хочу тяжестей — шиш, хочу не есть — шиш. Кругом шиши, а что надо — черт знает.

— Ладно, я поговорю с Димкой, — пообещал я.

Мичман Кротов объявил аврал, велел всем распределиться по длине мачты, скомандовал «три-четыре», и мачта, подхваченная почти сотней рук, в том числе и моими, оторвалась от подкладок, поплыла, выдвинулась за пределы плаца, повернулась к морю и, упершись основанием в плаху, вставленную в яму, где недавно торчал наш «хлыстик», снова легла на перемещенные прокладки. Задним ходом от хозкорпуса подошел автокран.

— Рэкс, доложить начальнику о готовности! — распорядился мичман Кротов.

— Сирдар, доложить начальнику! — отфутболил Рэкс Митьке, назначенному командиром взвода, — то, что полученный приказ не обязательно выполнять самому, а можно, и даже нужно, передавать подчиненным, — это младшие командиры усекли сразу, и с восторгом пасовались самыми пустячными делами.

— Юнга... — рявкнул Митька, ища кого бы послать.

— Отставить! Сми-ирно! — скомандовал мичман, увидев поднимавшихся на плац Давлета и фотографа, и поспешил к ним.— Товарищ начальник лагеря, мачта к подъему готова!

— Вольно! — Филипп Андреевич прошелся вдоль мачты, осматривая стыки, и попутно потрепал по голове Земноводного, опять пристроившегося с топором. — Стираешь, Миша?

— Ошкуриваю!

— Вот я и говорю: стираешь грань между умственным и физическим трудом!

— В этом смысле — да! — Земноводный улыбнулся и похлопал себя по животу, глядя при этом на живот начальника. — Мне это полезно! Я обещал маме похудеть!

— Давай-давай! Поможем! — одобрил Филипп Андреевич и — мичману: — Юнга Швов доложил о наряде?

— Так точно!

— И что?

— Отправил наломать пару веников.

— Хорошо... Неужели поднимем?

— Поднимем.

— А может, все же спецбригаду вызвать?

— Варяги и есть спецэкипаж, — напомнил мичман Кротов.

— Ну, спецы спецам рознь, — возразил Давлет и попружинил мачту. — Не сломается?

— Не должна.

— Не должна или не сломается?

— Не сломается.

— Прекрасно! — заключил Филипп Андреевич. — Значит, можно бить большой сбор?