— Ему не с чего было сходить, ваше величество, — не мог удержаться я от ответа.
При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:
— Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то она будет распущена.
Приходилось кончать доклад:
— Я считаю своим долгом, государь, высказать вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у вас последний.
— Почему? — спросил царь.
— Потому что Дума будет распущена, а направление, по которому идет правительство, не предвещает ничего доброго… Еще есть время и возможность все повернуть и дать ответственное перед палатами правительство. Но этого, по-видимому, не будет. Вы, ваше величество, со мной не согласны, и все останется по-старому. Результатом этого по-моему будет революция и такая анархия, которую никто не удержит.
Государь ничего не ответил и очень сухо простился.
14 февраля Дума должна была возобновить свои занятия. За несколько дней до этого мне сообщили, что на первое заседание явятся петроградские рабочие с какими-то требованиями. Одновременно я узнал, что какой-то господин, выдававший себя за Милюкова, ходит по заводам и возбуждает рабочих к беспорядкам. Милюков написал письмо в газеты[251], разоблачая самозванца и предостерегая рабочих от провокации. Письмо это было запрещено военной цензурой, и только после моих настойчивых требований командующий Петроградским округом генерал Хабалов[252] наконец понял, что надо разрешить письмо Милюкова, и одновременно сам опубликовал воззвание к рабочим, призывая их к спокойствию и угрожая в случае беспорядков действовать силою.
Перед самым открытием Думы были арестованы члены рабочей группы, входящей в состав военно-промышленного комитета[253]. Это были умеренные по своим взглядам люди, и казалось непонятным, что побудило правительство к их аресту. Арестованы были не все: двое остались на свободе. Они обратились с воззванием к рабочим, призывая их, несмотря ни на что, сохранять спокойствие. Это обращение, так же как и письмо Милюкова, не было разрешено к печати.
Открытие Думы обошлось совершенно спокойно. Никаких рабочих не было, и только вокруг по дворам было расставлено бесконечное множество полиции. Чтобы не подлить еще больше масла в огонь и не усиливать и без того напряженное настроение, я ограничился в своей речи только упоминанием об армии и ее безропотном исполнении долга. Вместо общеполитических прений заседание оказалось посвященным продовольственному вопросу, так как министр земледелия Риттих пожелал говорить и произнес очень длинную речь. Центр поддерживал Риттиха, кадеты резко на него нападали. Из речи Риттиха было ясно, что в короткий срок ему немногое удалось сделать и что с продовольствием у нас полный хаос. Городам из-за неорганизованности подвоза грозит голод, в Сибири залежи мяса, масла и хлеба, разверстка между губерниями сделана неправильно, таким образом, что хлебные губернии поставляли недостаточно, а губернии, которым самим не хватало хлеба, — были обложены чрезмерно. Крестьяне, напуганные разными разверстками, переписками и слухами о реквизициях, стали тщательно прятать хлеб, закапывая его, или спешили продать скупщикам.
Настроение в Думе было вялое, даже Пуришкевич и тот произнес тусклую речь. Чувствовалось бессилие Думы, утомленность в бесполезной борьбе и какая-то обреченность на роль чуть ли не пассивного зрителя. И, все-таки, Дума оставалась на своей прежней позиции и не шла на открытый разрыв с правительством.
У нее было одно оружие — слово, и Милюков это подчеркнул, сказав, что Дума «будет действовать словом и только словом».
Дума уже заседала около недели.
Стороной я узнал, что государь созывал некоторых министров во главе с Голицыным и пожелал обсудить вопрос об ответственном министерстве. Совещание это закончилось решением государя явиться на следующий день в Думу и объявить о своей воле — о даровании ответственного министерства. Князь Голицын был очень доволен и радостный вернулся домой. Вечером его вновь потребовали во дворец, и царь сообщил ему, что он уезжает в Ставку.
— Как же, ваше величество, — изумился Голицын, — ответственное министерство?.. Ведь вы хотели завтра быть в Думе.
— Да… Но я изменил свое решение… Я сегодня же вечером еду в Ставку.
Голицын объяснил себе такой неожиданный отъезд в Ставку желанием государя избежать новых докладов, совещаний и разговоров.
Царь уехал.
Дума продолжала обсуждать продовольственный вопрос. Внешне все казалось спокойным… Но вдруг что-то оборвалось, и государственная машина сошла с рельс.
Совершилось то, о чем предупреждали, грозное и гибельное, чему во дворце не хотели верить…
251
Письмо Милюкова. — В своих показаниях от 7/VIII 1917 г. П. Н. Милюков сообщает по этому поводу следующее: «Я помню, — говорит он, — в феврале заседание представителей различных общественных организаций и членов блока, в котором участвовал и я, и в котором обсуждался вопрос о форме выражения поддержки Гос. Думы общественным мнением, главным образом, рабочими кругами, и проектировалось шествие рабочих к Гос. Думе. Я тогда высказался против этой формы, указывая, что такое шествие легко взять в тиски и расстрелять. Весьма энергичным защитником этой формы явился рабочим Абросимов, который впоследствии оказался провокатором. Так создалась та атмосфера, которая вызвала меня на написание письма, приглашавшего рабочих остаться спокойными и которое часто выставлялось против меня, как желание предотвратить революционную развязку. Я указывал в этом письме, что не следует выходить на улицу в тот момент, когда зовут туда темные силы. В дальнейшем оказалось, что это было время протопоповской затеи и подготовки расстрела революции пулеметами… Чувствуя, что создается обстановка, аналогичная тому, что сделал Дурново в Москве в декабре 1905 года, я настаивал, чтобы этой формы борьбы не предпринимать. Это было причиной, почему я опубликовал это письмо». («Падение царского режима», т. VI, стр. 351).
А. Шляпников считает, что письмо Милюкова «является показателем контр-революционного отношения Милюкова к наметившемуся народному движению. Всякое проявление политической активности в народных низах, — пишет Шляпников, — он приписывал «коварному замыслу врагов» — немецким шпионам. Только один прогресивный блок мог заниматься политическими вопросами, все, что было вне его, то — от лукавого немца».
252
Хабалов, С. С. (1858–1924) — генерал, был назначен нач. Петроград, военного округа по рекомендации Протопопова. Хабалов предназначался для подавления револ. рабоч. движения, которое усиливалось в течение 1916 года и к началу 1917 г. грозило перейти в вооруженную борьбу с правительством. Хабалова в феврале пытался «оправдать» надежды, возлагавшиеся на него Протопоповым и царем. Им была вооружена полиция пулеметами, вытребованы с фронта верные правительству части и т. д. В течение 4–5 дней Хабалов самым жестоким образом боролся с разраставшимся революционным движением. (См. «Падение царского режима», т. I.)
253
Рабочая группа военно-промышленного комитета. — Об аресте ее Протопопов пишет в записке от 31/VIII: «Из полученных докладов и других случайных сведений у меня сложилось убеждение, что петроградские рабочие готова решиться на забастовку и на шествие к Гос. Думе 14/II, только еще не сорганизованы (см. примеч. 225). Лица, могущие их сорганизовать, «главари» и «зачинщики» движения, были известны в полиции, в том числе были и члены рабочей секции военно-промышленного комитета. Я считал опасным введение рабочих секций в состав центрального к-та и военно-промышленных к-тов, образованных на местах. Я видел в этом организацию рабочих во всей России, центральный орган которой находится в Петрограде. Секция рабочих депутатов центрального военно-промышленного комитета, по моему мнению, служила связующим звеном между революционно настроенным рабочим населением и оппозицией… Мне казалось, что надо прервать связь между оппозицией и рабочими, т. е. арестовать членов рабочей секции военно-пром. комитета… Поводом для ареста рабочей секции были сообщенные сотрудниками департаменту полиции сведения о присутствии на собраниях секции посторонних лиц, произносимые рабочими депутатами речи и постановленные резолюции». (См. «Падение царского режима», т. IV, стр. 86.)