Однако эта господствующая надо всем идея страха не делает Волоколамский патерик особенно суровым. И наказания не отличаются жестокостью: 50–100 поклонов, сухоядение, в крайних случаях — «железные узы»; требования, предъявляемые Иосифом к братии, не чрезмерны. По всему видно, что для Иосифа важна не суровость аскезы, а строгость в соблюдении Устава. Он сам убежден в нетрудности уставной жизни: «Кая беда еже не исходити вне монастыря без благословения? Или кая скорбь на павечернице не глаголати? Еда не довлеет весь день глаголати?» Лишь совершенный запрет питий, «от них же пьянство бывает», и доступа в ограду монастыря женщин и «голоусых отроков» отличает волоколамский быт от обычных русских монастырей. Особено удивительно, что, при всем своем стремлении к совершенному общежитию и многократном повторении, что «пища и питие всем равна», Иосиф создает в своем монастыре три категории монахов — по степеням добровольно взятой на себя аскезы. Эти категории отличаются в трапезной количеством блюд, в остальном — количеством и качеством одеяний. Рассудительный наставник считается с различием естественных сил (и небесных наград). В свой монастырь практический игумен привлекает и нужных ему старцев, приказчиков, администраторов обширного хозяйства; особенно ценен для него приток из боярства, где лишь немногие способны разделить его собственные труды и подвиги.
Некоторые указания о его духовной жизни дает первая глава Устава, посвященая «соборной», то есть церковной, молитве. Здесь главное — страх Божий. Сравнения с царем и с придворным бытом царского дворца повторяются постоянно. Главное внимание обращено на внешний порядок в церкви: «вся благообразно и по чину да бывают». Иосиф знает, что необходимо «не точию телесное благоообразие показати, но и ум весь собрата с сердечным чувством», но он указывает к этому единственный путь — от внешнего к внутреннему: «прежде о телесном благообразии и благочинии попечемся, потом же и о внутреннем хранении». Характерно ударение, падающее на собранность и твердость и на взаимную зависимость телесного и духовного напряжения: «Стисни свои руце, и соедини свои нозе, и очи смежи, и ум собери». В этом вся духовная школа иосифлянства.
Внутренняя собранность и ударение на чувстве страха у Иосифа умеряются и его жизненной практичностью, и своеобразной эстетикой быта. Вот почему строгая этика его выражается не столько в форме аскезы, сколько — употребляя слово, модное в современном русском православном мире, — «бытового исповедничества». По отношению к мирянам она еще смягчается и получает стиль какой‑то московской «калокагатии»[466]. Вот как он наставляет в «Просветителе»: «Ступание имей кротко, слово благочинно, пищу и питие немятежно, потребне зри, потребне глаголи, будь в ответах сладок, не излишествуй беседою, да будет беседование твое в светле лице, да даст веселие беседующим тебе».
При своих исключительных дарованиях, учености и воле преподобный Иосиф не мог замкнуться в стенах своего монастыря. Он принимал энергичное участие во всех вопросах, волновавших его богатое событиями время. Он более чем кто‑либо наложил отпечаток на стиль московского царства и московской религиозности. Все его общественные и церковные выступления вытекают логически из его собственого духовного направления. Социальная работа монастыря расширялась в национальное служение. Горячий патриот Русской земли и ее национальных святынь, преподобный Иосиф много содействовал развитию Московского князя в царя православного: «Царь естеством подобен всем человеком, властью же подобен высшему Богу». В самодержавии находила удовлетворение его потребность в социальной дисциплине и его вера в ответственность правителей перед Богом.
В церковных делах его времени слово Иосифа было решающим. Это он на соборе 1503 года отстоял против старцев Нила и Паисия неприкосновенность монастырского землевладения. В течение 30 лет он писал и действовал против еретиков «жидовствующих» и их заступников. Вызванный на борьбу с ними архиепископом Новгородским Геннадием, Иосиф пишет послания епископам, убеждая их подвигнуться на защиту православия, составляет обширный труд из 16 «слов» против ереси, объединенных под именем «Просветитель»{467}. В последние годы Ивана III он лично убеждает великого князя, не склонного к крутым и жестоким мерам по отношению к еретикам. Точка зрения Иосифа весьма радикальна. Царям подобает еретиков и в заточение посылать, и казням лютым предавать. «Грешника и еретика руками убити или молитвою едино есть». Нельзя верить их покаянию: пожизненное отлучение от Церкви и заточение в темницу — такова должна быть участь даже раскаявшегося еретика. По свидетельству жития Иосифа, эта суровость вооружила против него многих владык и старцев. Послания заволжских пустынников показывают, что на Руси еще сильны были заветы христианского милосердия. Но Иосиф имел удовлетворение видеть, что его настояния победили религиозные сомнения самодержцев в самой Москве. Василий III, сын Ивана III, повелел «овым [еретикам] языки резати, иных огню предати». Однако такая победа над еретиками была началом мучительного раскола в религиозном сознании всего православного общества.
Суровый к еретикам, Иосиф проявлял такую же суровость и к другим своим врагам. В числе их было двое канонизированных святых: преподобный Нил Сорский и архиепископ Серапион. Архиепископ Новгородский, епархии которого принадлежал Волоколамск, отлучил Иосифа за неканонический переход его монастыря в юрисдикцию Московского митрополита. Однако авторитет Иосифа в царском дворце был столь велик, что архиепископ был извержен из сана на московском соборе и сослан в Троице–Сергиев монастырь. Совесть многих друзей Иосифа была смущена. Они принуждали Иосифа просить прощения у своего бывшего епископа. Не чувствуя себя виновным, он отказывался. В своих посланиях он дает чрезвычайно резкую характеристику опального святителя. Автор одного из его житий пишет об их примирении, в то время как автор жития Серапиона говорит лишь о том, что святитель заочно простил Иосифа. В этом столкновении святых Москва и Новгород сводили свои последние политические счеты. В борьбе с Нилом Сорским и его учениками Иосиф разрушал традиции преподобного Сергия, ставшие слишком стеснительными для религиозного одеяния пышного московского царства.
XII. Юродивые
«Христа ради юродивые» составляют в Восточной православной Церкви особый чин канонизированных святых {468}. Эта форма подвижничества, представляющая собой крайнюю степень христианского кенотизма, неизвестная в древней Киевской Руси, впервые входит в Русскую Церковь в XIV веке. Ее расцвет падает на XVI столетие, и с тех пор она не переводилась на Руси. По столетиям чтимые русские юродивые распределяются так: XIV век — 4; XV — 11; XVI — 14 и XVII — 7. Затем церковные власти прекратили канонизацию юродивых и даже запретили соответствующий образ жизни, поскольку с ним стали связываться многие злоупотребления и мошенничества. Однако «святое юродство» сохранилось вопреки официальному неодобрению. Его представители больше не канонизируются, но продолжают пользоваться почитанием у народа. Писатель И. Бунин в одном из своих очерков вспоминает юродивых, с которыми ему довелось встретиться за всю его жизнь (он их всех считает мошенниками): всего набралось 30 человек. У нас есть свидетельства, что даже при советском режиме этот чин подвижничества все еще существует.
Принято думать, что это религиозное явление является исключительной чертой русского религиозного сознания. Это мнение не соответствует истине или, по меньшей мере, заключает в себе преувеличение. Греческая Церковь чтит 6 юродивых (saloi). Из них двое, Симеон (шестой век) и Андрей (может быть, девятый век), получили обширные и очень интересные жития, которые были известны и в Древней Руси и служили образцом для подражания. Особенно русские ценили житие святого Андрея{469}, считавшегося у нас славянином, за те эсхатологические откровения, которые в нем содержатся. Но не всем видам подвижничества, практиковавшимся в Греческой Церкви, подражали на Руси — или, по крайней мере, с разной степенью рвения. Например, столпничество оставило русских равнодушными. Причина кроется не в кажущейся сверхчеловеческой трудности этого подвига, что доказывается обилием на Руси юродивых Христа ради. Даже физическая сторона жизни последних не уступает столпничеству в суровости и лишениях. И все же святое юродство стало на Руси наиболее популярной, поистине национальной формой подвижничества.