Приведенными фактами, указывающими на неразоблаченных троцкистов в РККА, далеко не ограничивается информация, добытая Секретным и Особым отделами ОГПУ. Вполне возможно, что такого рода данные явились одним из оснований для поиска «врагов народа» среди военнослужащих в последующие годы.

Как симптом продолжения нелегальной работы троцкистов в армии рассматривались частые контакты исключенных из партии и уволенных из РККА оппозиционеров, которые в начале 30-х годов стали возвращаться из ссылки. ОГПУ фиксировало встречи Е. Дрейцера, С. Мрачковского, Я. Охотникова, Б. Булатова с оставшимися на службе М. Зюком, Д Шмидтом и В. Путной. Не порывал связи с указанными лицами и В. Примаков, который (как видно из его заявления в ЦКК ВКП(б) летом 1928 г.) признал ошибочность своих взглядов лишь под угрозой исключения из партии. «Остается одно, — указывал он, — принять условия, предложенные партией»[787].

Как видим, сторонником сталинского большинства в ЦК ВКП(б) В. Примаков стал вынужденно. Да и как могло быть иначе с активным троцкистом, в течение нескольких лет открыто выступавшим против Генерального секретаря, его линии во внешней и внутренней политике.

В отношении В. Примакова, В. Путны и других «военных оппозиционеров» вполне применим вывод известного исследователя троцкизма В. Роговина. Он констатировал: «Едва ли можно полагать, что в последующие годы (т. е. 1930–1934 гг. — А. З.), когда сталинские преступления многократно возросли, эти люди сменили свои оценки на прямо противоположные и „изжили“ свои оппозиционные настроения»[788].

В свете вышесказанного объяснима реакция органов госбезопасности на вновь восстанавливаемые связи «бывших оппозиционеров». В период 1932–1934 гг. возобновляется активная разработка тех из них, кто остался на службе в РККА. Это хорошо прослеживается на примере упомянутого выше В. Примакова.

В августе 1933 г. в 8-м отделении СПО ОГПУ, занимавшемся исключительно борьбой с оппозицией внутри ВКП(б), был подготовлен меморандум по материалам на В. Примакова. Сотрудники СПО отметили, что он «в июне 1928 г. подал заявление о разрыве с оппозицией двурушнического характера, продолжая фактически оставаться на своих троцкистских позициях»[789].

В заключение меморандума ставилась задача осуществить углубленную агентурную разработку В. Примакова в направлении выявления его подпольной троцкистской деятельности и связей. В ПП ОГПУ по Уралу посылается письмо, в котором предлагается начать работу по командиру стрелкового корпуса В. Примакову, рассматривая его как активного троцкиста. Аналогичное указание последовало затем в Ростов-на-Дону, куда вскоре он был назначен помощником командующего СКВО[790].

Опасения чекистов относительно возможного оживления попыток троцкистов наладить контакты со своими единомышленниками из числа командиров РККА усилились после заявления в Особый отдел ЛВО М. Зюка, признавшего ошибочность своих прежних взглядов. Последний сообщил, что на контакт с ним вышел «неразоружившийся» троцкист Е. Дрейцер и предложил вновь начать конспиративную деятельность[791].

Эта деятельность военных, по словам Е. Дрейцера, должна быть направлена прежде всего против К. Ворошилова, рьяно проводившего установки И. Сталина в армии. Смещение военного наркома рассматривалось как одна из задач, поставленных, якобы, Л. Троцким[792].

В 1934 г. произошло совершенно неожиданное для Особого отдела ОГПУ событие, как бы подтверждавшее «переворотнические настроения» среди бывших троцкистов. Начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима А. Нахаев 5 августа вывел отряд курсантов в центр столицы в расположение Московской пролетарской дивизии и там обратился к ним и красноармейцам с речью и призывом: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство»[793].

После таких слов А. Нахаев повел курсантов на захват караульного помещения с целью завладения оружием. И только небольшая группа военнослужащих, которую возглавил один из осведомителей Особого отдела, не позволила осуществить преступные намерения. В ходе следствия выяснилось, что А. Нахаев открыто поддерживал троцкистскую оппозицию в 1926–1928 гг., за что был исключен из партии и уволен из РККА[794].

Значение, которое было придано делу А. Нахаева, подчеркивалось тем, что в его допросах участвовали Г. Ягода и начальник СПО ГУГБ НКВД СССР Я. Агранов, а о развитии следствия докладывалось И. Сталину. Генсек не удовлетворился сообщениями чекистского руководства и потребовал добиться у подследственного признаний, что он член нелегальной троцкистской организации и иностранный шпион. «Он (Нахаев — A. З.), должно быть, агент польско-немецкий или японский, — писал И. Сталин Л. Кагановичу, — чекисты становятся смешными, когда дискуссируют с ним об его „политических взглядах“… Он призывал вооруженных людей к действию против правительства, — значит его надо уничтожить»[795].

Приведенные слова И. Сталина были восприняты в НКВД как директива. С этого времени к бывшим троцкистам следовало применять обвинения еще и в связи с иностранными спецслужбами, а мера наказания должна была стать самой суровой.

Развитие оперативной работы ОГПУ по бывшим троцкистам в РККА выходит за рамки нашего исследования. Отметим лишь, что все они во второй половине 30-х годов были арестованы и расстреляны по ложному обвинению в подготовке террористических актов против тогдашних руководителей страны и партии.

Как жертв политических репрессий, их, конечно же, реабилитировали. Террористами они, безусловно, не были. Однако нельзя отрицать очевидных фактов их «товарищеских» встреч, обсуждений в резко критическом плане политики и деятельности, проводимой И. Сталиным, а также оценки личности члена Политбюро, военного наркома К. Ворошилова. В условиях политических реалий 30-х годов все это рассматривалось как первая стадия организационного объединения бывших оппозиционеров, вне рамок легальности. Не обращать внимания на данное обстоятельство органы ОГПУ не могли. Поэтому они вели активную разработку ряда командиров РККА, пытаясь вовремя уловить переход их к реальным действиям.

Одна лишь оперативная работа по троцкистам не удовлетворяла И. Сталина. Он настаивал на доведении дел до конца, т. е. до арестов. Это следует из его записки членам Политбюро от 25 сентября 1936 г.: «Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года»[796]. Как мы сейчас знаем, в активные деятели блока были записаны и бывшие оппозиционеры из числа командиров РККА.

Итак, подведем некоторые итоги того, что предпринимали органы государственной безопасности с 1922 до начала 1930-х годов для обеспечения политической надежности РККА и РККФ.

Отметим, что влияние на состояние политической лояльности войск прежде всего оказывала общая ситуация на международной арене и социально-политическая и экономическая обстановки внутри страны. В этом плане выделяется несколько фаз в рамках изучаемого периода. Первая фаза характеризуется относительным снижением политического напряжения в красноармейской массе после завершения так называемой «малой гражданской войны» и перехода к НЭПу. Улучшалось, пусть и не в том темпе, которого хотелось бы властям и военному командованию, снабжение частей и учреждений Красной армии и Флота всеми видами довольствия. Сохранявшиеся недостатки в жизнедеятельности войск уже не связывались красноармейцами напрямую с политикой РКП(б) — ВКП(б) и Советской власти. До рубежа 1926–1927 гг. наблюдалось незначительное количество антисоветских и антибольшевистских проявлений, носивших групповой характер. «Крестьянские настроения» выражались, в основном, в негативных высказываниях рядовых военнослужащих относительно налоговой системы и привилегированного положения рабочих по сравнению с крестьянством, «ножниц» цен на товары промышленного и сельскохозяйственного производства.