Юноша взял себе кружку кофе за два цента и булочку за один цент. Убийца сделал то же. Кружки разузорила паутина коричневых трещин, а погнутые жестяные ложки, вероятно, были найдены при раскопках одной из самых древних египетских пирамид. Они были покрыты наростами, похожими на мох, и хранили следы зубов давно ушедших поколений. Но бродяги за едой согрелись и повеселели. Убийца размяк, чувствуя, как горячая жидкость, словно бальзам, вливается в его пересохшую глотку, а юноша ощутил прилив бодрости во всем теле.

Убийцу начали одолевать воспоминания, и он принялся рассказывать какие-то истории, запутанные и бессвязные, выкладывая их со старушечьей поспешной болтливостью.

— …В Орандже работы хватало. Хозяин заставлял работать день и ночь. Я пробыл там три дня, потом иду к нему и прошу одолжить мне доллар. «Пошел к черту!» — говорит он и прогнал меня.

— На юге не лучше. Проклятые негры работают за двадцать пять — тридцать центов в день. Совсем вытеснили белых. Зато жратва там хорошая. Дешевая жизнь.

— Да и в Толедо малость поработал — сплавлял лес. Весной зашибал два-три доллара в день. Жил шикарно, только холодина там страшная зимой.

— Я из штата Нью-Йорк, из северной части. Ты, верно, бывал там? Пива нет, виски нет, кругом леса. Жратва у нас, правда, неплохая, горячего ешь сколько хочешь, но только и всего. Черт возьми, я валандался там, пока хватало сил, но в конце концов старик выгнал меня. «Проваливай отсюда ко всем чертям, бездельник ты и негодяй, — сказал он, — проваливай ко всем чертям и сдохни на дороге!» — «Хорошо отец, — говорю я ему, — чтоб тебя задавило!» — и ушел.

Выбираясь из этого унылого подвала, они увидели старика, который старался проскользнуть к выходу с крошечным свертком какой-то еды в руках, но высокий мужчина с буйными усами стоял, подобно дракону, преграждая ему путь. Они услыхали, как старикашка жалобно протестовал: «Вот вы вечно допытываетесь, что это я такое выношу отсюда, а нет того, чтобы заметить, что я приношу этот сверток с собой, с работы».

Когда они медленно брели по Парк-роу, убийца совсем разошелся и повеселел.

— Черт возьми, мы живем как короли! — сказал он, удовлетворенно причмокнув губами.

— Смотри, как бы не пришлось расплачиваться за это сегодня же ночью, — угрюмо предостерег его юноша.

Но убийца не пожелал заглядывать в будущее. Он шел своей развинченной походкой, временами как-то по-козлиному подпрыгивая. Он скалил зубы, ухмыляясь во весь рот.

В Сити-Холл-парке они уселись в кольце скамеек, освященных традициями их класса. Они ежились в своих ветхих лохмотьях, ощущая точно сквозь сон, как текут часы, утратившие для них свой смысл.

Люди сновали взад и вперед: их фигуры из расплывшихся темных пятен внезапно превращались в резко очерченные силуэты. Они шли мимо, хорошо одетые, с озабоченным деловым видом, не замечая двух сидевших на скамейке бродяг. Для юноши они были живым воплощением той глубокой пропасти, которая отделяла его от всех жизненных благ. Положение в обществе, комфорт, радости жизни показались ему недосягаемым, сказочным царством. Внезапно его охватил страх.

А позади сурово высилась равнодушная серая громада зданий. Она представилась ему символом страны, которая вздымала над облаками свою царственную голову, не удостаивая взглядом землю и в величии своих стремлений не замечая обездоленных, копошащихся у ее ног. В гуле города ему слышался беспечный лепет каких-то неведомых голосов. Это звенели деньги. Это был голос, в котором воплотились надежды города, но они были не для него.

Он чувствовал себя отщепенцем, и в глазах его, блестевших из-под полей низко надвинутой шляпы, появилось виноватое выражение, словно это чувство было равносильно преступлению.

Мать Джорджа

I

В сумерки начался неистовый ливень, и широкая улица вдруг заблистала темно-голубыми красками, которые так часто осуждаются в картинах художников. Магазины тянулись длинными рядами, их витрины излучали ровный золотистый свет. Здесь и там то окна аптеки, то красные лампочки, указывающие местонахождение пожарных сигналов, отбрасывали на мокрую мостовую неясные, колеблющиеся пурпурные блики.

От огней рождались тени, и от этого здания выглядели как-то по-новому — грузно и массивно, напоминая замки или крепости. Шли бесконечные вереницы людей, могучие толпы; над головами, словно знамена, раскачивались зонтики. Экипажи, сверкающие свежей краской, грохотали в тесном строю между столбами надземной железной дороги. По всей улице раздавалось треньканье звонков, грохот железных ободьев по булыжнику, непрестанный топот сотен человеческих ног. И над всем этим разносились вопли крохотных мальчишек-газетчиков, сновавших по всем направлениям. На углах, укрывшись под навесами от стекающих с карнизов струй, стояло немало бездельников — выходцев из того мира, где люди готовы преклоняться перед внешним блеском.

Смуглый молодой человек шагал вдоль улицы. Под мышкой он держал судки, испытывая из-за них явное неудобство. Парень попыхивал короткой трубочкой. Плечи у него были широкие, надежные, а по манере держать руки и по набухшим на кистях венам видно было, что это — человек физического труда.

Когда он миновал один из перекрестков, какой-то человек в потертом костюме издал крик удивления и, стремительно бросившись вперед, схватил юношу за руку.

— Здорово, Келси, старик! — воскликнул мужчина в потертом костюме. — Как ты живешь, мальчик? Где ты, черт возьми, пропадал последние семнадцать лет? Пусть меня повесят, если я думал встретить тебя здесь…

Смуглый юноша поставил свои судки на землю и ухмыльнулся.

— Да неужто это старый Чарли Джонс? — сказал он, восторженно пожимая ему руку. — Ну, как ты вообще? Где ты пропадал? Да ведь я тебя год не видел…

— Выходит, что так! В последний раз мы повстречались в Хендивиле.

— Верно! В воскресенье…

— Вот именно. В заведении Билла Сиклса. Ну, пойдем, выпьем чего-нибудь!

Они направились в небольшой, с зеркальной дверью, салун, весело подмигивавший проходящей толпе. Он радостно проглотил их одним движением своих широко улыбающихся губ.

— Чего бы ты хотел, Келси?

— Ну, я, пожалуй, выпью пива…

— Налейте мне рюмочку виски, Джон.

Приятели облокотились на стойку, восторженно глядя друг на друга.

— Так, так, я чертовски рад тебя видеть! — сказал Джонс.

— Я думаю! — отвечал Келси. — Твое здоровье, старик!

— Пей до дна!

Они подняли стаканы, алчно оглядели друг друга и выпили.

— Ты не очень-то изменился, только здорово вытянулся, — задумчиво заметил Джонс, ставя свой стакан. — Я узнал бы тебя где угодно!

— Ну конечно, — согласился Келси. — Я тоже узнал тебя с первого взгляда. Хотя, сказать по правде, ты стал другим.

— О да, — подтвердил Джонс с некоторым самодовольством, — пожалуй, что так.

И он поглядел на себя в зеркало, где множились отражения бутылок, расставленных на полке в глубине бара. В зеркале он мог узреть свою улыбающуюся физиономию с довольно красным носом. Его котелок был небрежно сдвинут назад, две пряди волос беспорядочно свисали на впалые виски. Было в нем нечто очень земное и умудренное. Видно, жизнь не слишком его смущала: должно быть, он успел постичь всю ее сложность. Рука, побрякивающая ключами в кармане брюк, и шляпа на затылке — все обличало молодого человека с обширным жизненным опытом. А, широкое знакомство с владельцами баров весьма помогало ему сохранять обычное выражение мудрости.

Покончив с напитком, он повернулся к бармену:

— Джон, заходил сегодня кто-нибудь из нашей банды?

— Нет… пока нет, — отвечал бармен. — Старик Бликер болтался здесь днем около четырех. Он просил передать, если я увижу кого из ребят, что будет нынче вечером, если сумеет вырваться. Я видел еще О’Коннора и с ним другого парня; они проходили по улице примерно с час назад. Я так думаю, они скоро вернутся.