— Эльза Беркс очень славная девушка, — твердо повторил он. — Тебе она, конечно, не нравится; да я этого и не ожидал. Но пойми, это… огромная честь для меня, что она… готова свою юность… в жертву…

— Для тебя — или для твоей компании? — мягко уточнила Дороти.

Полковник впал в ярость, о чем немедленно и сообщил: все равно как-то иначе выразить ее он не мог по невероятной мягкости характера.

— Нет, я просто в ярости! Только потому, что моя девочка небогата, ты… Мне жаль, что я вообще решил обсудить все это с тобой!

Улыбка. Оказывается, и она может раздражать.

Дороти отряхнула подол платья из белой жоржетки, встала, взяла со стола сигарету. Закурила.

— Дорогой мой старикашечка, — задумчиво повела она рукой. — Мне вот что интересно: сказал бы ты мне хоть слово, если бы тебе не пришлось объяснять, как так вышло, что у твоей бесценной Эльзы украли огромную изумрудную брошь? Мамину брошь. Но тебе пришлось…

— Беспочвенно… — начал было тот, тщательно изображая негодование.

Дороти остановила его мягким жестом.

— Эта история уже во всех газетах. Когда я прочитала, что у Эльзы украли изумрудную брошь, я кое-что заподозрила. Потом я увидела фотографии и окончательно убедилась. У тебя столько денег, милый папенька, что ты мог бы ей купить хоть мешок этих изумрудов. Но нет — ты предпочел подарить мамину брошь. Это было очень жестоко — и очень пошло. Вот и все. — Она стряхнула пепел в камин. — Ах да! Не сердись только — ну вот не могу не похвалить благоразумие твоей Эльзы. Это ведь надо же: брошка только-только ей в руки попала, а она уже бежит ее застраховать.

— Ты слишком далеко… — нахмурился полковник.

— Не дальше Портленд-плейс, если эта нелепая история с женитьбой продолжится. Ну, разве что я вздумаю пуститься в какую-нибудь романтическую авантюру — скажем, вздумаю сама зарабатывать себе на жизнь.

И тут как раз прибыл Джонни Веннер. И одновременно вошла Эльза, высокая и похожая на валькирию — то есть склонная к полноте, рыжая, белокожая и с огнем в глазах.

— Эта женщина делает красоту чем-то непристойным, — резко сказала Дороти.

Обращалась она к Джонни Веннеру — милому, прекрасно воспитанному гвардейцу, который был настолько богат, что не мог рассчитывать на удачную партию.

Помимо этого, он был очень жалостлив. А надо сказать, ничто так не огорчает женщину, как отвергнутая жалость; но жалость, поставленная на защиту соперницы, бывает отвергнута всегда.

— Ну, это чертовски несправедливо по отношению к нашей милой Эльзе.

Дороти с трудом, но сумела напомнить себе, что она леди.

Мисс Берк была согласна со своим защитником; между делом она предложила будущей падчерице «пойти в спаленку и там поговорить по душам, как девочка с девочкой». Дороти сдержалась и все-таки не предложила выбрать для разговора мясной чулан.

— Видишь ли, — будущая мачеха уселась на кровать, старательно демонстрируя красивые длинные ноги, — нам надо с тобой поладить. Знаю, ты меня не выносишь — я даже сказала Кларенсу…

— Э… а кто это такой? — сморгнула Дороти.

— Твой милый папенька, — мурлыкнула Эльза.

— Господи… вот уж никогда бы не подумала… так что ты там сказала Кларенсу?

Эльза сглотнула.

— Я сказала твоему отцу: глупо ожидать, что ты, э…

— Выброшу белый флаг?

— Право, ну зачем так банально! — Кто бы не протестовал на ее месте? — Уверена, мы подружимся. Не желаешь как-нибудь отужинать с нами? Мой папашка такой дуся…

И так далее.

Дороти молча, в глубоком изумлении, слушала, как страшно было поутру не найти брошь на ее законном месте и какими душками оказались господа из страховой компании.

Никакого желания звонить Эльзе или ее отцу она не испытывала. И все же однажды, ведомая беспричинным капризом, она зашла в дом на Эльскомб-кресчент. Эльзы дома не было. Был ее папаша.

— К'нешна… — промямлил он. — Ткое дело, кто б п'думал…

Давеча он хорошенько напраздновался, радуясь грядущему обогащению. Однако ж, ощутив чье-то присутствие, с трудом, но почти проснулся.

— И я грю, Эльза: я грю, брать, что плохо лежит, — святое дело… — начал он и долго еще продолжал.

Дороти стояла как парализованная и слушала его, покуда он не начал похрапывать.

На самом деле настоящие воры в законе назначают встречи вовсе не в темных подвалах с заколоченными окнами и множеством тайных входов и выходов. Они беседуют даже не за железными дверями, обходятся без телохранителей и не имеют привычки перебрасываться репликами через грязный стол, держа руку на заряженном револьвере или рукояти блестящего кинжала.

Что там — старый Том Беркс в жизни не держал в руках пистолета, а кинжалы, будь то блестящие или не очень, почитал чем-то… как бы помягче сказать — иностранным.

В далекой невозвратимой своей юности он пару раз попадал полисмену в шлем из плевательной трубочки, но поводом для гордости это не считал.

А воровским притоном нынче послужил весьма респектабельный ресторан Эмилио, что невдалеке от Стрэнда. Здесь в свете ярких ламп серебро и стекло блистали на белоснежных скатертях, в немецких серебряных вазах в виде рога изобилия красовались букеты цветов, вдоль стен были сиденья из красного плюша, а на стенах — огромные зеркала, на которых теснились замки и пейзажи, так что даме, желавшей попудрить носик, приходилось постараться, чтоб найти кусочек зеркала между тучными лебедями и блистающими минаретами.

Воровская же пирушка состояла из crème duchesse, sole au bonne femme и poulet curry au casserole.[48] Из напитков Том выбрал кофе; Морган, будучи моложе и беднее, использовал шанс попробовать pêche melba[49] за чужой счет.

Беркс тяжко вздохнул, стряхивая в кофейник пепел с сигары, и в который раз печально помянул некую Лу.

— Какая женщина! Нет, но какая женщина!

Восторг в его голосе мешался со священным ужасом.

Лысый, тяжеловесный, краснолицый, морщинистый — сейчас он, казалось, и впрямь испытывает глубокое горе. Морган был моложе, и несчастья былых товарищей трогали его куда меньше. Если говорить о внешности, то Морган был мужчина лет тридцати, с неприятным, болезненно-худым лицом и большими, грубыми руками с шишковатыми пальцами.

— Держалась бы за друзей — настоящих друзей, я хочу сказать, — была бы свободна, как ветер и сидела бы сейчас с нами за ужином…

— Нет-нет, только ланч, — мурлыкнул Том. — И только в Карлтоне. Она всегда выбирала только лучшее. Эх…

И он снова вздохнул.

Проныра Морган — его звали пронырой за неуловимость и чудовищную худобу, которая, по слухам, позволяла ему проскользнуть между прутьями любой банковской решетки, — был весь сама услужливость и предупредительность.

— Слишком легкомысленна, вот что я скажу, — философски добавил Том. — Слишком уверена в себе и не любит вспоминать о своих обязательствах. Я ж говорил ей с месяц назад: Лу, ты мне нужна. Большое дело намечается, без тебя никак, так что освободи для меня пару дней в районе Нового года…

Морган нетерпеливо цыкнул зубом.

— Я-то думал…

Но Тома не интересовало, что он там думал.

— А она мне — что работает на Ринси. А он растяпа, я ей говорил. Я ей полсотни дал — деньги потеряны, но это не суть, Проныра, я пахал как проклятый, чтоб обделать дельце… — Он то ли испустил тоскливый стон, то ли просто достал изо рта сигару. — А сейчас у меня, черт подери, есть все — и где эта Лу?

Морган задумался, вспоминая: а собственно, где?

— Не тупи, — сердито бросил Том. — Что я, не знаю, что она в Галловей?[50] Полгода невеликий срок, и ей еще отсрочку дают. Но где ж я теперь найду Ту Самую?!

Проныра ухмыльнулся.

— И нечего лыбиться!

Вид у Тома был ожидаемо кислый.

— Я ее для тебя нашел, — просто пояснил Проныра.