Если ударить ее обушком топора, то она загудит по всему лесу как таежный колокол. Словом, ель была хороша и вполне годилась на дрова. «Еловые дрова — это не то, что пихтовые или тополиные — у ели древесина как кость и горит, аж трещит, и жар и уголь!»

Мальчишка стоял рядом с утонувшим в снегу зимовьем, небольшой охотничьей избушкой, и смотрел на дерево.

На нем была шапка-ушанка из выдры, шинельного сукна куртка и штаны, ноги обуты в огромные, крепко подвязанные ремнями валенки — олочи. Рядом стояли подбитые оленьим камусом лыжи и висела у входа в жилье малокалиберная винтовка. Словом, выглядел мальчик как настоящий, правда небольшой, охотник-таежник.

В его голубых, точно льдинки, глазах сияла гордость и решительность — ведь сегодня он впервые остался в тайге один! И не на час или два, а на целый день. Отец, проверив свой путик, что идет вверх по ключу Ольдини, все сорок капканов, вернется в избушку уже по темноте. И весь день, пока отец будет проверять капканы, он один останется полным хозяином зимовья. Тут было отчего загордиться — ведь кругом, на сотни верст одна тайга, вымороженные верхушки гольцов, стылая, вся в наледях река, дальние, горелые сопки с редкими черными стволами елей.

Правда, отец строго-настрого запретил отлучаться из избушки и даже нарочно пугал его медведем. Но мальчишка не очень-то испугался, он знал, что медведи в эту пору давно спят в берлогах, а страшный медведь-шатун, который не спит, а шатается по тайге, редок. Близко свежих следов медведя не было, поэтому отец и оставил мальчишку одного.

— По крайности, ежели выйдет на тебя… Бери топор и бей по башке! — сказал отец, прощаясь, и потрепал мальчишку по загривку.

— И то! — смело ответил мальчик.

Отец, скрипя лыжами, ушел. Тайга за ним сомкнулась. Покачались ветки, сбрасывая вниз снеговую кухту, и вновь застыли, растопырив лапник. Тихо в тайге, ох как тихо. Слышно, как бьется сердце, булькает в животе, изредка тяжело словно вздохнет кто-то на реке, это продавилась в пустоледье застывшая ледяным мостом наледь.

Мальчишка взял ведро, кружку и спустился со взлобка, на котором стояла избушка, к реке. Река промерзла насквозь, до дна. Прибрежные кусты и деревья стояли во льду — река будто вышла из берегов и разлилась льдом по всей пойме. Добыть воду в реке было теперь не так-то просто. Но мальчик знал свое дело. Он подошел к берегу и стал быстро копать кружкой в том месте, где снег вплотную примыкал ко льду. Через минуту снег стал чернеть от воды, и мальчик быстро начерпал целое ведро. Он донес его до избушки, не пролив ни капли, и с облегчением поставил на лавку. В избушке было тепло. Небольшая железная печка уютно потрескивала, накалившись докрасна одним ржавым боком. Мальчишка налил горячего чая из закопченного чайника и стал грызть кусок соленой кетины.

В углу, над отцовскими нарами, висела связка пушнины. Серебристые соболя с короткими толстыми лапками, длинные, узкие норки с темным мехом, две огромные выдры, десятка полтора серых белок с кисточками-ушами и красивыми пушистыми хвостами. Мальчишка с уважением смотрел на эту груду меха, он знал, каким трудом отец добыл ее в тайге. Ведь для того чтобы добыть этого соболя, охотнику приходится десятки километров проходить по тайге, пробивать лыжню, обходить завалы, в самые сильные морозы ставить голыми руками железные капканы. Весь день охотник проводит в тайге и возвращается в избушку только переночевать и поесть горячего, и так всю зиму, без выходных и праздников.

«Не то что у нас — три раза каникулы да воскресений одних штук сто в год!» — подумал мальчишка и пожалел отца.

Он возвращался весной в поселок худой, молчаливый, с новыми морщинами на лбу, с руками в ссадинах и порезах. От его одежды остро пахло тайгой, пихтовой смолой, горьким дымом, потом. Он с жадностью набрасывался на свежий хлеб, долго парился в бане и отсыпался. Постепенно угрюмая складка на лбу расправлялась, отец как бы молодел, шутил и смеялся с детьми, до ночи говорил с матерью. Приходили товарищи отца, такие же охотники-промысловики, и начинались рассказы, от которых захватывало дух. Один с шатуном сошелся на тропе лоб в лоб, другой тигрицу встретил с тигренком и ждал часа два, покуда они уйдут, третий под лед провалился и еле-еле выполз и прибежал в зимовье, как дед-мороз, весь в сосульках, четвертый… Рассказы эти можно было слушать всю ночь напролет, и мальчик твердо решил стать, когда вырастет, охотником. Он упросил отца взять его на зимние каникулы в тайгу.

— И ты туда же… — пошутил отец. — Эх, потасок мой, потасок… — И взял его в тайгу. Кстати, «потасок» это такая палочка, к которой привязывают капкан, чтобы соболь не убежал.

Мальчишка подложил дров в печь, подмел пихтовым веником земляной пол, заправил соляркой керосиновую лампу. Делать было совершенно нечего. Это при отце сразу находилось дело, он и минуты не сидел спокойно. То они вместе зашивали порвавшуюся об острые, как гвозди, еловые сучки, одежду, то подклеивали рыбьим клеем отошедший олений камус на лыжах, то варили кашу или сушили на правилках снятые шкурки.

Мальчишка зевнул, почесал вихрастую голову и не спеша вышел из избушки. На дворе, хотя никакого двора здесь не было, ярко светило солнце, искрился снег, небо было голубое и прозрачное до того, что, казалось, можно было увидеть краешек космоса.

Налетел из-за сопки ветер, и вокруг зашевелились верхушки елей и пихт, сбрасывая с себя снеговые шапки. Снежным дымком обсыпало мальчишку. Старая ель привычно заскрипела и заохала. Мальчишка посмотрел на ель и вдруг радостно засмеялся. Он нашел себе работу и настоящее мужское дело. Он займется заготовкой дров и спилит вот эту старую сухую елку, что так противно скрипит.

Мальчик схватил тяжелый, остро отточенный топор, двуручную пилу и решительно направился к ели. Однако дойти оказалось не так-то просто. Рыхлый, вымороженный в крупку снег предательски оседал под ногами, и мальчишка проваливался по пояс. До ели он добирался почти полчаса, вытаптывая длинную, глубокую траншею. Мальчишка вспотел, ему насыпало снегу за воротник, и теперь спина была мокрая и холодная.

«Ничего, сейчас я ее свалю!» — сказал мальчишка и подступил вплотную к дереву. Ель вблизи оказалась очень толстой и страшно высокой. Она стояла совершенно прямо, уходя сучковатой верхушкой высоко-высоко в небо. На ели сидела ворона и, нагло глядя на мальчишку, молчала и не улетала.

— Кыш, проклятая! — крикнул он низким голосом, но ворона только переступила костяными ногами и нахохлилась. — Ничего-ничего, свалю сейчас елку… Докаркаешься у меня! — сказал мальчишка вороне и ударил топором по дереву.

Топор со звоном отскочил и чуть не улетел в снег. Ель действительно была как из железа. Ворона улетела, оставив мальчика один на один с деревом.

«Надо подпилить сначала, — подумал он, — отец всегда подпиливает ствол…»

Больше часа он пилил очень неудобной, извивающейся как змея двуручной пилой. Допилив почти до половины, утер лоб и, обойдя дерево с другой стороны, снова начал пилить.

Ель слегка вздрагивала верхушкой, изредка в ней что-то трескалось, и душа у мальчишки уходила в пятки. Говоря откровенно, он боялся, что дерево упадет на него и придавит как муху. Только теперь он понял, насколько огромен и неимоверно тяжел ствол ели. Он давно бы бросил работу и убежал в избушку, если бы не холодел от одной мысли: «Что, если отец, возвращаясь из тайги, пройдет близко от ели и она упадет на него? Ведь дерево почти уже перепилено!»

Ему представилось, что налетел порыв ветра, и ель с хрустом, сначала медленно, а потом все быстрее валится на землю. На тропу, по которой идет его отец.

«Падай, дерево… падай… Ну почему ты не падаешь?» — чуть не плакал мальчишка. Он уже почти перепилил ель, она держалась каким-то чудом и стояла совершенно прямо, как привыкла стоять десятки лет, несмотря на тайфуны и лесные пожары. Ель не желала падать, она привыкла горделиво стоять на поляне, смотреть на сопки, которые казались ей низкими буграми, поросшими кустами, на стремительную темноводную реку с ревущими перекатами, на багровые отблески дальних лесных пожаров, на маленьких смешных медведей, что несколько раз в году проходили под ней, на всех этих букашек — лосей, изюбров, согжоев, волков, лис, зайчишек, соболишек, до которых так охочи эти странные двуногие существа — люди. Она не хотела падать и сдаваться столь незначительному человечку в огромной меховой шапке-ушанке.