Словом, ничего по-настоящему интересного Иван Иванович рассказать не мог и не умел, даже о ранениях своих говорил как-то буднично:

— Стукнуло меня всего два раза. Первый раз один дружок, танкист, подсадил к себе в танк. Ну и шлепнул нас немец стальной такой болванкой. Броню она не пробила, а вот контузило меня крепко… А руку левую мне минным осколком срезало в Белоруссии, под Бродами — так-то, мальцы… Что еще рассказать? Мина — она, сволочь, большая… Она навесом кроет и осколки махонькие далеко кидает!

Я — на нашей солнечной, пыльной набережной. На набережной всегда холодно от ветра с реки, от толстого гранита парапетов. Блещут на асфальте бархатные лужицы мазута, мчатся, неистово сигналя, темно-зеленые, с помятыми кабинами и расщепленными кузовами трехтонки, под мостом стоит черношинельный милиционер с полосатым жезлом. Сейчас он заливистой трелью засвистит, да так, что у каждого шофера душа в пятки уйдет! Изредка будет вторить ему короткий густой возглас самоходки, или будут лаять трубы пассажирских трамвайчиков.

На набережной, как грозовое облако, стоит мой злейший враг — Сашка Медведев. На его крепкой круглой голове кепка, надвинутая на уши. Из-под козырька — мелкие, застывшие, как мне кажется, в студеной ненависти глазки. Никто не знает, что выкинет Медведев в следующий момент. Он может со всего размаха ударить палкой по лбу зазевавшегося товарища, укусить до крови, протащить за волосы. Смеется Медведев только когда кто-нибудь упадет да еще ногу подвернет…

Сашку давно бы отправили в колонию, если бы не отец, очень заслуженный инженер. С каждым годом этот сильный высокий человек высыхает и гнется к земле все больше и больше, но отказаться от сына не может и терпит его выходки. «Откуда берутся такие выродки, как Сашка? — думаю я. — Всем он враг, и все ему стали врагами. Почему, в жизни до сих пор есть такие люди?»

— Это на нем проклятие древнее висит! — объясняет Ольга Ивановна. — Видать, дед его али прадед разбойником был, души невинные губил в темном лесу, на дороге наезженной, столбовой… Вот и прокляли его — аж до седьмого колена мучается…

Такое объяснение мне нравится. Я живо представляю себе стылую дорогу, привязанного к дереву ямщика и медведевского прадедушку с огромным топором в руке. Ямщик дрожащим от страха голосом шепчет: «Про-к-ли-наю теб-бяяя, уби-ве-ццц…» А прадедушка хохочет и точит напильником острие.

Так было или не так — не мне судить. Медведев был моим давним врагом, но одно время я чувствовал себя перед ним очень виноватым. Вот как это случилось, хотя до сих пор страшно вспомнить.

Зимой все ребята с нашего двора играли в снежки. Наконец нам это надоело. Мы придумали новый способ. Снежок теперь метался не рукой, а палкой. Для этого надо было крепко насадить снежок на конец палки, сильно размахнуться и сделать быстрое движение вперед. Снежок соскакивал и летел. Чем сильнее размах, тем дальше полет. Кто дальше кинет?

Я нашел себе вместо палки толстенький железный прутик и стал метать. Ткну в снежок, размахнусь и брошу… В это время Медведев, вообще очень редко играющий в наши игры, подкрался ко мне сзади в надежде этот самый прутик у меня выхватить. Я, не видя его, размахнулся и попал ему точно по носу. Медведев охнул и свалился в снег. Я отбросил прут и нагнулся над ним. Из расширившихся голубых глаз Медведева катились крупные, похожие на стеклянные бусы слезы. Переносица быстро вспухала и начинала горбиться большой лимонной шишкой. Медведев стонал и делал попытки дотянуться скрюченными пальцами до шишки, но не мог.

«Я убил его…» — сразу догадался я и, отвернувшись от Медведева, побежал к набережной, куда глаза глядят. «Все равно меня теперь посадят в тюрьму… Бедная моя мама! Какой я несчастный! Почему вдруг так получилось, что именно я убил Медведева?!» — думал я, уходя все дальше по бесконечной набережной.

Очнулся я только у глубокой, наполненной черной хлюпающей водой ямы. Над ней висел плакат: «Посторонним вход воспрещен!» Я оглянулся и со страхом заметил совершенно мне незнакомый пейзаж. Кругом заборы, тусклые стекла пыльных окон за этими заборами, какая-то чужая река, дымящие трубы. Я резко повернул и быстро пошел назад.

Во дворе никого не было. На том месте, где лежал Медведев, пусто. «Уже унесли…» — горько подумал я и представил Медведева в гробу. Медведев с очень красивым и добрым лицом лежал весь в цветах, но в руке у него почему-то был зажат мой прут, и люди, пришедшие проститься с ним, косились на этот прут и дрожали как испуганные лошади…

Из подъезда выбежали близнецы — братья Рома и Нема. Они весело смеялись. «Чего веселятся? — подумал я и неприязненно посмотрел на шумных братьев.

— Васька! Где ты пропадал?! — крикнул мне Рома. — Тебя же все искали… Как ты здорово наподдал Медведеву! Теперь у него на носу большая шишка!

— Что — Медведев жив, что ли? — спросил я.

— Жив, жив, что ему сделается? Будет только меньше маленьких обижать…

Сейчас я вижу, что Сашка Медведев набил полные карманы камней и топит ими в реке кошку. Глупая кошка плывет изо всех сил к берегу, как раз к тому месту, где стоит Медведев, и, зажмурившись, бьет по воде лапами. Сашка не спеша выбирает камешек поувесистей и с быстротой и ловкостью кидает в кошку.

— Перестань, Медведев! — кричу я, но Сашка и не видит меня. — Вон твой отец идет! — что есть силы кричу я, зная, что только так еще можно испугать Медведева.

Сашка медленно оглядывается вокруг.

— Врешь, — говорит он.

— Отдай мне кошку — это моя кошка! — уже взахлеб кричу я.

— Ты ведь все врешь… — повторяет Медведев.

— Нет, не вру! Вот я меняться с тобой пришел… Хочешь подшипники за кошку?

— Нет, подшипники мне не нужны, у меня есть камни… — безразлично произносит Медведев и сразу двумя руками кидает. Я слышу тошнотворный тупой звук удара по живому.

— Постой, постой, Медведев! Ну, тогда вот — вот возьми ножик за кошку! Отличный ножик…

Сашка как будто удивлен и с интересом смотрит на протянутый ему ножик с перламутровой ручкой. Трет его пальцами, дует на тонкое лезвие и кладет в карман. Сделка состоялась, кошка на этот раз спасена.

Что ж, видать, на набережной делать мне больше нечего. Я разворачиваюсь и, минуя стройку, бегу чистой аллейкой на двор. Ух ты! — из красного уголка как раз выходит мой друг и старший товарищ студент Герасим.

«Эх, Герасим! — проносится у меня в голове. — Как я тебя люблю и уважаю!» И действительно. Кто еще может сделать любую вещь… Ну что ни пожелаешь! Могут быть изготовлены и сабля, и пистолет, и щит, и шлем. Рогатка с мощной резинкой, увеличительное стекло для прожигания всего на свете, хоккейная клюшка, и лук со стрелами, и много-много всего такого ценного, что даже перечислить трудно. Но все, к сожалению, на мену, а мена с Герасимом трудная. Он собирает не просто там какие-нибудь фантики или спичечные коробки, а только все самое редкое, старинное, непонятное… Попробуй принеси ему простую польскую или китайскую марку — нет! На такую он даже и не взглянет — ему подавай или колонию Слоновый Берег, или редчайшую Цумбаранайку… Из монет гони что-нибудь турецкое с дыркой посередке и связкой какой-то паутины вместо герба. Берет он наших старых «Георгиев» с драконом, но уже не очень охотно, так как их еще много осталось после прорытого на стройке котлована. На месте нашего дома, если говорить правду, располагалось когда-то, при царе Горохе, кладбище. «Ну, котлован вырыли, всех покойников раскидали, а у них в карманах-то и были деньги…» — так думаем мы все во дворе и действительно находим кое-что. Я, например, нашел старинный орден в виде креста и с Георгием в центре. За него мне Герасим выдал щит, и с ним я сразу стал похож на рыцаря. Отдал я ему и глиняную казацкую трубку с медным куполком и цепочкой и серебряную пряжку с надписью: «А. Первый».

И за все это получил еще алюминиевый меч и пистолет-поджиг. Мой меч был легок, прикладист и изрубал любые деревянные шпаги в капусту, а поджиг грохотал и пробивал даже с трех метров фанеру! Как после этого было не любить Герасима?!