— Вы уверены?

— Еще бы. — Вильгельмина сказала это очень просто без всякого высокомерия, и отпустила руку племянницы. — Я пять лет прожила в городе, оккупированном немцами, я знаю, что такое слегка, и не люблю ее. Нацисты слишком часто практиковали это. И теперь я не выношу, даже когда сзади меня тащатся дети, живущие по соседству.

В другой ситуации Джулиана сочла бы, что у тетки мания преследования. Но только не сейчас. Она помнила о Мэтью Старке, о его странном визите в «Аквэриан», после которого она так и не смогла взять себя в руки и рванула в Роттердам.

Нарочито спокойным голосом она спросила:

— Как он выглядит?

— Как нацист.

Старая голландка сжала губы.

— Бога ради! Тетя Вилли, что вы говорите!

— Он следил за нами еще до того, как мы вошли в поезд. У него очень светлые волосы…

— И у меня. И у вас. Но это не говорит о том, что мы нацисты.

Вильгельмина пропустила мимо ушей ее замечание.

— Волосы коротко подстрижены, одет очень аккуратно. Даже слишком аккуратно, как мне кажется. Молодой человек не должен быть столь педантичным в одежде. Я знаю, ты скажешь, что я с приветом, но такая уж я есть. — Она передернула массивными, широкими плечами. — Война давно закончилась, но я всегда буду ненавидеть нацистов. Мне трудно простить даже молодых немцев, хотя я понимаю, что это нужно сделать.

— Я не верю в коллективную вину, тетя Вилли.

— Да и я не верю, но, увы, я никогда не смогу доверять немцам. Мне всегда будет казаться, что они хотят править миром, но у них для этого никогда не хватало воображения. Они благоговеют перед властью. Я нахожу это странным.

— Еще бы. А как вы думаете, что нам делать с этим парнем?

— Пока ничего.

— И поганый сукин сын будет таскаться за нами?

Тетя Вилли улыбнулась.

— Мне нравится твой настрой, Джулиана. Не волнуйся, в Антверпене мы избавимся от этого нациста.

Когда они прибыли на антверпенский вокзал, тетя Вилли стремительно бросилась в людскую толпу, нисколько не сомневаясь, что племянница не отстанет. Джулиана не теряла ее из вида.

— Нацист не догадывается, что мы заметили его, — сказала тетка. — Ха! Надо же, какая самоуверенность! Она-то нам и поможет.

Она крепко держала Джулиану за локоть, и они вскочили в автобус, отделавшись от хвоста. Вильгельмина сияла.

— Ну что ж, это оказалось несложно.

— Господи! Тетя Вилли, — сказала Джулиана.

В словах ее не чувствовалось облегчения. Она была поражена: тетя Вилли оказалась права — их действительно преследовали.

Глава 13

Добравшись до хижины, Отис Рэймонд повалился на койку, застланную вонючим матрацем. Перекатившись на спину, он тыльной стороной ладони вытер с лица грязь и пот. Он дрожал и потел одновременно. Здесь было не так холодно, как в Вашингтоне, но холоднее, чем он привык. Все кампании, в которых он принимал участие раньше, проходили в теплых местах. Он любил жару, любил те края, где не нужно было корчиться от холода. Он говорил ребятам: «Пусть москиты, дизентерия, малярия — но только не ваш долбаный снег».

Он почти слышал, как ноют кости. Он худеет с каждым днем, ему постоянно хочется есть, он не поспевает за молодыми ребятами и даже за парнями постарше, они здесь как рыбы в воде. Господи, сколько ему лет? Сорок? Он никогда не предполагал, что проживет так долго.

Он скрипуче засмеялся, приподнялся и сел, тяжело дыша.

— И это называется жизнью?

Голова тоже болела. Слишком много спиртного, слишком много наркотиков, несмотря на то, что Блох был строг насчет этих дел. Тут сержант даст фору самым заправским праведникам. Но Отис нашел, как обойти правила и запреты; он всегда находил обходные пути. У него в заначке есть бутылка. Хотя сейчас неважно, выпьет он ее или нет. Чем бы он ни занимался последнее время, все равно у него перед глазами прежние славные денечки и ребята, которых он спас, а чаще те, кто погиб. Хуже всего он чувствовал себя, когда они оказывались в его вертолете. Он помнит, как эти бедные дурни, несчастные ублюдки визжали, вспоминали мамочек, невест, жен, как они вопили и матерились, или просто кричали без слов; он до сих пор видит кровь, и кишки, и кости, чувствует запах смерти и зловоние, исходящее от трупов. Они со Старком поливали вертолет водой до пропеллера, чтобы отмыть его от крови и кишок.

После Вьетнама ему тоже приходилось сталкиваться со смертью, но это было совсем другое. Может, потому что он стал старше, или потому что те погибшие мальчишки были первыми, а может быть, теперь это его уже не цепляло за живое. Если бы ему пришлось погибнуть, то он бы сделал это без звука. Когда он в первый раз отправился во Вьетнам, он вовсе не рассчитывал, что выживет. А потом, уцелев, не знал, что с собой делать дальше. Вернуться домой и выращивать помидоры?

Ему и сейчас все равно, жив он или уже сдох. Интересно только — если бы он подох, кто бы вместо него подставил свою тощую шею, чтобы помочь Райдеру и раздобыть информацию для Старка?

— Черт, — выругался он и достал бутылку. — Райдер — сволочь. И Старк тоже. Что им неймется? А, ну их!..

Он отпил из бутылки и снова лег. Матрац кишел клопами. Каждое утро он просыпался в сплошных укусах. Наплевать. Все равно.

— Ох, Старк, дружище! — Слезы навернулись на глаза. — Старина, только на тебя я и надеюсь.

Мэт выручит Райдера, и тот спасет свою задницу, но сейчас Отис считает, что не только из-за него он втянул в это дело Старка. Да, он хотел помочь Сэму, почему бы и нет? Но еще сильнее он желал, чтобы Старк добрался до Блоха. Только он сможет сделать это. Если он решил написать рассказ, то доберется до лагеря.

Кто-то должен наказать Блоха. Сержант — сущий зверь. Он всегда был таким. Непонятно, какого черта он, Отис, связался с этим подонком; разве только оттого, что ему решительно нечего было делать, а сержант предложил хорошие деньги. Старк, тот с самого начала понял, кто такой сержант, и сказал об этом Отису, но он не послушал его тогда, точно так же, как не послушал своего папашу, который постоянно твердил ему, чтобы он возвращался домой, жил бы с ним и с матерью, нашел постоянную работу и хорошо питался. Господи, когда он в последний раз видел старика? Пять лет назад? Или шесть? Наверное, помер уже.

Он глотнул из бутылки. Теплая влага, стекая по подбородку, капала на матрац и, может быть, уморила пару-другую клопов. Блох-то спит в главном доме; обжился, ублюдок.

Видел бы его Мэт сейчас. Отис хрюкнул, представив, как давний друг посмотрел бы на него своими черными глазами, которые лучше любых слов сказали бы ему, какой он болван, раз подчиняется Блоху. И раз не предупредил старого товарища сразу о том, что здесь замешан сержант. Ну и ладно. Мэтью Старк работает над статьей — и между прочим, благодаря Отису Рэймонду. Скоро они все скажут ему спасибо. Вот так. Именно благодаря Проныре Райдер спасет свою шкуру, а Блох пойдет ко дну.

Проныра всегда был молодцом.

Все считали, что он ни на что не годится. Он помнит, как ребята удивились, когда он отличился меткой стрельбой в Северном форте. Все тогда просто обалдели. Поэтому его и поставили вертолетным стрелком. «Ты пригодишься нам, приятель», — сказали они.

Он усмехнулся и закрыл глаза. Веки жгло — от недосыпания, отвратительной жизни и от проклятых воспоминаний. Но это все чепуха. Дело стоит того. Старк опять скажет ему: «Ну что, Проныра, все идет неплохо», как говаривал раньше, там, во Вьетнаме, когда Отис еще не был бесбашным наркоманом, у которого тормоза отказали. Но сейчас он действительно ничего не боится. Он знает, чем рискует, и знает зачем. А когда все будет позади, он вытащит свои медали. Побренчит ими немного.

Дверь скрипнула, и в хижину вошел Блох с двумя телохранителями, так словно они уходили рыбачить. Блох был чистым и отутюженным. Рядом с ним Отис всегда чувствовал себя грязным, склизким червяком. Сержант называл это субординацией и ценил Отиса за это.