— Задела проклятая пуля.

— Постой, я сама перевяжу, а потом хромай домой.

— И-йе! Домой… У меня десять человек отряд, как без меня будут? По-русски плохо понимают.

— Это что же, наши?

— Ну да. Рабочие со станции, грузчики.

Рустам захромал к своей группе, а Дуся пошла дальше. Вдруг услышала звонкий мальчишеский голос:

— Молеко! Кисли, слатки молеко!

Оглянулась. Бежал мальчик узбек с двумя бидонами, закрытыми тряпками, за ним брёл Древницкий. В мальчике узнала младшего сынишку Рустама, хотела окликнуть, но предостерегающий взгляд Древницкого остановил её.

Два парня подозвали мальчугана, выпили по стакану молока.

— Деньги давай! — протянул мальчик.

— Катись, пока цел! — крикнул один.

Другой, целясь, поднял винтовку:

— Лети, а то как трахну!..

Мальчуган бросился к крепостным воротам. Там стояла охрана. Один из красногвардейцев подозвал парнишку, попросил молока. Минуту или две продолжалась торговля. Караульный выпил стакан, повернулся и исчез в воротах, видно, пошёл за деньгами. Вернулся, сунул мальчишке в руку монету.

Древницкий понял: записка передана коменданту крепости Белову и получен ответ. Подозвал мальчугана, попробовал молоко, незаметно взял у него из рук аккуратно свёрнутый клочок бумаги, шепнул: "Теперь дуй домой!"

На улице снова раздался звонкий мальчишеский голос:

— Молеко! Кисли, слатки молеко!

Ранние зимние сумерки опустились на город. Древницкий, торопливо шагая, приближался к вокзалу.

Вдруг ему наперерез из переулка выскочили трое вооружённых людей.

— Стой! Руки вверх!

Древницкий остановился и, не поднимая рук, крикнул:

— Что вам надо? Я отставной полковник.

Двое отошли, а третий снял с плеча винтовку.

— Врёшь! Ты большевик. Я видел, как подсылал в крепость мальчишку.

И прикладом ударил Древницкого в грудь. Тот упал, из горла хлынула кровь.

Беляк снова замахнулся, но в это время раздались выстрелы, из ближнего дома выбежало пятеро красногвардейцев. Они поспешили к лежавшему Древницкому. Беляки моментально скрылись. Молодой рабочий, опередив товарищей, нагнулся над Древницким.

— Отец! Сейчас унесём тебя.

Древницкому, терявшему сознание, показалось, что над ним склонился сын. Он протянул записку.

— Серёжа… Это от Белова… Передай…

Вся семья однорукого ухаживала за умирающим. Молодой рабочий, которого звали Сергеем, не отходил от постели. Часа через два Древницкий пришёл в себя, тихо сказал:

— Прощайте… Прощай, Серёжа… Впереди у тебя жизнь и счастье…

На другой день Древницкого хоронили. Гроб везли на простой телеге, за ней шла семья безрукого и с десяток стариков и женщин.

Процессия медленно двигалась по Ассакинской улице. Встречные снимали шапки, пропуская телегу с гробом. По тротуару, укутавшись в большую шаль, брела Маша. Ей соседка сказала о смерти Древницкого.

Маша была печальна. Навсегда уходил человек, с которым она когда-то связала свою жизнь. Семейные бури, обиды, разочарования, заботы о детях… Обо всём этом она вспомнила сейчас. И впервые почувствовала, что была несправедлива к этому человеку. Он страдал, боролся, переносил удары судьбы и никогда по слышал её сочувственного слова.

— Проклятый характер… — пробормотала она, — что я могла сделать с собой…

Телега с гробом удалилась. Маша смотрела, как исчезали за поворотом провожавшие покойника люди. И вдруг из глаз Маши неудержимо полились слёзы. Она облокотилась на перила моста и безутешно рыдала, оплакивая прошлое, страшась будущего.

Стараниями Бота, Тишковского и мистера Говарда камера непрерывно пополнялась арестованными, к утру набралось человек, двадцать.

Тесно было заключённым. Сидели на цементном полу или стояли у глухих стен. Шумилов склонился над Вотинцевым. Тот часто терял сознание и тогда тихо стонал. Распухшее от удара лицо было неузнаваемо.

Шумилов вспоминал, как несколько часов назад все они сидели в его кабинете. "Как же это мы не продумали всего, доверились. Но ведь вызвал товарищ, коммунист. А если Осипов просто замаскировавшийся враг? Значит, всем нам гибель. Ну, убьют нас, а мысль о свободе убить нельзя. Коммунисты поднимут рабочих. А рабочие — сила. Всё сметут".

Точно отвечая на эти мысли, где-то загудел мощный металлический голос. Радостно забилось сердце. "Вот он, девятый вал…"

Утром привели избитого Дубицкого.

— Где тебя взяли? — спросил Шумилов.

— Мы с Успенским ехали в мастерские. На углу нас схватили… К Успенскому подбежал какой-то купец в шубе, увёл, а меня в кулаки и сюда.

— Вот что, товарищи, теперь всё ясно. Это организованный переворот. Думаю, Осипов завербован. Но будем настаивать, чтобы нас отвели к нему. Может, пробудится совесть, поймёт гнусность предательства.

Нашёл совесть у этой дряни. Жаль, не ухлопал его Белов, — с негодованием произнёс Финкельштейн.

— Да, чутьё у Ивана классовое… А Шумилов прав, надо повидать Осипова, — поддержал Фигельский.

Першин через дверную форточку агитировал охрану:

— Сами подумайте, ребята, кто хочет отнять у рабочих власть? Толстопузые купцы да аристократы, которые никогда не работали, сидели на шее трудового народа.

К Першину присоединились Шумилов, Фигельский и пришедший в себя Вотинцев. Шумилов сказал:

— Товарищи казаки, нас заманили сюда и хотят убить. Думаю, это дело офицерского союза. Не хотят власти лишиться. Надо нам повидать Осипова, объяснить ему всё…

— А мы что можем? Мы люди подневольные, — отозвался один из казаков.

— Но теперь свобода, должны ваши офицеры выслушать ваше заявление, — пояснил Фигельский.

— Пойдите и потребуйте, чтобы Осипов выслушал нас.

Помявшись, казаки согласились послать двух товарищей к Осипову. Но в штаб их не пустил часовой. Вызвали адъютанта. Бот спросил казаков:

— В чём дело, ребята? Вы самовольно ушли с поста… — Упрёк прозвучал мягко.

— Так что нас товарищи послали. Арестованные требуют допустить их до Осипова.

Бот покачал головой:

— Всю ночь командующий работал, совещался, теперь уснул. Часа через два доложу. А вы, ребята, видать, утомились. Когда вас поставили?

— С ночи не спамши караулим. Зря людей держим, вины их нет.

— Пришлю смену. Идите в буфет, стакан водки и мясные консервы вам обеспечены… Я распоряжусь.

Казаки вернулись к арестованным, сообщили, что через ль а часа их вызовут.

Следом пришёл прапорщик, привёл новый отряд, состоявший из киргизов, совершенно не понимавших русского языка.

Двери камеры открыли, и прапорщик громко объявил:

— Кто из вас откажется от Советов и перейдёт на сторону Осипова, будет свободен, получит винтовку я войдёт в отряд.

Шумилов гневно сверкнул глазами:

— Доложите немедля Осипову. Хочу с ним говорить.

Прапорщик выругался, хлопнул дверью, ушёл. Через десять минут вернулся:

— Шумилов! Выходи.

Высоко подняв голову, Шумилов неторопливо шагнул за порог.

Оставшиеся в камере услышали за дверью его спокойный голос:

— Меня вы расстреляете, но Советскую власть расстрелять невозможно!

Следом раздался выстрел.

Прошли тревожные полчаса. Поодиночке стали выбывать остальных комиссаров. Назвали Першина.

— Прощайте, товарищи! — спокойно произнёс он, выходя из камеры.

Председатель Туркестанского Краевого Совета профсоюзов Качуринер, опытный революционер, старался поддержать мужество товарищей:

— Я верю, рабочие выступят против этих авантюристов. Я верю в их классовое самосознание.

В течение всего шестого января[54] из камеры уводили арестованных, и они не возвращались.

День угасал. Солнце куталось в тучи. В воздухе носились морозные снежинки. Ночь наступила вдруг, погрузив город в темноту и тишину. Только изредка слышались кое-где винтовочные выстрелы. В штабе. Осипова совещались, всю ночь работала канцелярия.