— Испытать, а не пугать. Дело важное, а людей надёжных не сразу найдёшь. Тебя как звать-то?

— Фёдор Лобода. Это я передал рабочим телеграмму об отречении царя.

— Сейчас передашь в Чарджуй секретную депешу. Ленту вырви для нас и никому ни гу-гу.

— Будет сделано, Николай Васильевич!

Лобода застучал ключом. Был вызван командир отряда особого назначения. Ему сообщили: "Сегодня вечером выезжают двое одетых под хивинцев. Едут к англичанам в Асхабад. Надо перехватить, доставить в Ташкент".

Забрав ленту и пожав руку телеграфисту, оба комиссара сели в автомобиль и покатили в город.

Шумилов позвонил Ронину:

— Зайди, Виктор Владимирович, вечерком в Совет.

— В котором часу?

— Часов в десять будет поспокойнее…

Ровно в десять часов Ронин сидел в кабинете председателя городского Совета.

— Помощь твоя нужна, Виктор Владимирович. Хотим с англичанами и сипаями по душам поговорить. Поговорить на их родном языке. Пусть узнают, за что мы боремся, и о себе подумают. Ведь пришли" наш край душить свободу, убивать трудовой народ… Кто поговорить сможет?

Ронин сразу назвал красноармейца Ли Бина. Шумилов просиял:

— Ну до чего же хорошо! Нарядим китайским купцом, никому и невдомёк будет. А с английским как? Найдёшь?

— Встретил я вчера Силина. Ты знаешь его, у Белова в крепости командует пулемётной ротой…

— А-а! Сын охотника Силина.

— Он самый.

— За кочевника сойдёт?

— Вполне. Этот и по-афгански и по-английски говорит. Человек толковый.

— Вот и есть уже два хороших разведчика, — обрадовался Шумилов. — А с Беловым договорюсь.

Он позвонил коменданту крепости, попросил его приехать и захватить с собой Силина. Тот недовольно загудел в трубку:

— Не дам, не рассчитывай. Зачем он тебе понадобился?

— Не мне, революции… Приезжай побыстрее.

Не прошло и десяти минут, как к Ташсовету мягко подкатил автомобиль. В кабинет вошёл военный со спокойным лицом. Неторопливо опустился в кресло и выжидающе посмотрел на Шумилова. Следом шагнул перетянутый ремнями Силин, поздоровался с Шумиловым, пожал руку Ронину. Сел рядом и взглянул на Белова.

— Что смотришь? У него спроси… — Белов кивнул головой в сторону Шумилова.

Тот встал, подошёл к карте. Очертив границы тупым концом карандаша, пояснил:

— Это Асхабадский фронт. Он ширится, грозит Ташкенту. На этом фронте мы потеряли много людей, боеприпасов…

— Всё это известно. Ты ближе к делу… — буркнул Белов.

— Без этого вступления нельзя. Так вот. Мы кое с кем беседовали, решили провести среди врагов разъяснительную работу, открыть глаза сипаям и английским солдатам…

— Понятно, — прервал Белов. — Неплохо задумано. Как ты, Алёша?

— Иван Петрович, это блестящая идея…

— Вот. Отдаю, от сердца отрываю… Помни. Вернётся — и ко мне назад.

— Согласен. А пока, Иван, пошли этого пулемётчика в командировку в сторону Оренбурга. А ты Силин, соберись поживее… и… в Асхабад, — подвёл итог беседы Шумилов.

— Голому собраться — только подпоясаться, — усмехнулся Силин.

Вот они, родные горы!

Сгрудились скалистые громады, молчаливые, неподвижные. Кажется, они мертвы и пустынны.

Но всмотрись в голубую даль! И ты увидишь улыбчивые зелёные долины, по которым скачет, шумя по камням, серебристый горный поток; светлое озеро, гладкое, как зеркало. Тихо лежит оно, отражая плывущие в голубом небе пушистые облака. А по склонам, цепляясь корнями за трещины скал, тянутся ввысь огромные сосны, вьётся кудрявый терескен.

Высоко над вершиной плывёт чёрная точка. Она то снижается, делает круг, то опять поднимается и плавно застывает в воздухе. Это кумай. — снежный гриф. А вот на выступе скалы, как изваяние, чётко рисуется стройный киик. Он зорко глядит вокруг, готовый в минуту опасности ринуться вниз и, упав на пружинящие рога, умчаться от смерти.

Скоро дом. Ещё несколько поворотов тропы — и откроется Орлиное гнездо. Два спутника молча едут за Ильгаром. Им он обязан жизнью.

Когда басмачи обстреляли санитарный поезд, в котором тяжело раненный Ильгар возвращался с фронта, и стали преследовать поезд, кондуктор отцепил последний вагон. Паровоз, выпустив клубы пара и дыма, ушёл вперёд, набирая скорость. Басмачи яростно набросились на единственный вагон, решив на нём выместить свою злобу. Курбаши приказал:

— Всех вырезать, одежду, ценные вещи, продовольствие вынести, вагон сжечь!

Они рассчитывали на поживу, но обманулись. В последний вагон сносили мертвецов, это был морг на колёсах. Сюда принесли и потерявшего сознание Ильгара.

Когда он открыл глаза, то увидел склонившихся над ним двух басмачей. В одном он узнал молодого нукера бека Дотхо. Чуть шевеля пересохшими губами, Ильгар произнёс:

— Скажи кузнецу, мудрецу Поршнифа, Машрабу…

Голос прервался, глаза закрылись…

Басмачи зашептались:

— Говорю, наш…

— Откуда тут наши? Только мы двое. Смотри, он снова открыл глаза.

— Кто ты?

— Ильгар, приёмный сын Машраба…

— Сын пастуха! Давай вытащим.

Тем временем возвратилась из бесполезной погони вся банда.

— Чего расселись?! — крикнул курбаши. — Прикончите — да на коней. Уходить пора, со станции солдат пришлют.

Поршнифцы сидели, не трогаясь с места, и с сочувствием смотрели на больного…

— Что? Жаль? Не можете? — Он выхватил шашку. — Подвинься, я научу вас делу…

Молодой нукер закричал:

— Уходи! Это брат мой…

— Вот умрёт, похороним и догоним вас, — примиряюще объяснил другой.

Всадник опустил шашку, сплюнул:

— Брат… Кто знал. Дураки, вас сейчас голыми руками заберут красные. — Он хлестнул коня, и вся банда поскакала на север.

Нукер свистом позвал кобылицу, вытащил из хурджуна деревянную чашку, стал доить. Кобылица стояла спокойно. Два дня тому назад курбаши, увидев в отряде жеребёнка, приказал зарезать его. Жалко было нукеру игривого, ласкового малютку. Под угрозой была и кобылица. Неотсосанное молоко могло погубить животное. Какой-то старик посоветовал доить кобылицу три раза в сутки.

Нукер напоил Ильгара молоком. Тот ожил.

— Спасибо, братья.

Басмачи грустно посмотрели на юношу:

— Что будем делать с тобой, Ильгар?

— Бросьте! Я не могу рукой пошевелить…

— Нет, так не годится. Ов-ва! А мы эту штуку приладим к нашим коням и отвезём тебя к Машрабу. — сказал бывший нукер, показывая на санитарные носилки.

Ильгар спросил:

— А басмачи?

— Пусть подохнут. Только дехкан грабят да режут, а красных увидят — удирают.

Так, в носилках, везли больного целый месяц. Кобылица кормила Ильгара, в кишлаках варили суп, заправленный мукой и кислым молоком. Молодой организм справился с болезнью. Через пять недель Ильгар мог ехать верхом. Случай подарил ему коня. Как-то возле ущелья путники услышали треск выстрелов, крики… Они затаились в кустарнике среди валунов, ожидая конца схватки. Скоро шум битвы стих, а в ущелье влетел испуганный конь. Нукеры поймали его. В тороках нашли продовольствие и комплект новой одежды. Облачившись в чистое бельё и шёлковый халат, Ильгар усмехнулся:

— Чем не басмач. Только сапог нет, босой…

Чем дальше углублялись путники в горы, тем меньше встречали людей. Их окружала природа в своём первозданном величии. Питались дичью. Пили кристальную воду из горных источников.

Вот и последний поворот. Сверху посыпались камешки. Ильгар, натянув поводья, поднял голову. Там, среди кустарника, козьей тропой карабкалась девушка в красном платье.

Ильгар шутливо крикнул:

— Эй, девушка, куда спешишь? Свалишься — коня испугаешь.

Она спряталась за куст, выглянула, высунула язык и звонко крикнула:

— Джигит! Голые пятки. От врага бежал — сапоги потерял… — Юркнув за камни, она исчезла.

— Вот так колючка! — удивился Ильгар.

Спутники засмеялись.

— Это Банат. Огонь-девка. Стреляет без промаха. На коне скачет лучше джигита. Никому спуска не даёт. Только Машраба слушается.