Румяный, толстый, с рыжей бородкой, купец казался весёлым, безобидным человеком. Только порой его круглые зеленоватые глаза внезапно вспыхивали под полуопущенными веками.

— Бисмилля! Да будут мир и радость вам, почтенные… Я с удовольствием выпью пиалу чаю на дорогу, а вы, быть может, купите нужные в хозяйстве предметы или украшения для ваших женщин, — пропел он, скатываясь с коня.

Купец распаковал хурджуны и разложил свой товар. Это была мелочь, нужная в каждом хозяйстве горного жителя: шилья, дратва, пряжки для конской сбруи, иголки, нитки, женские украшения, напёрстки, даже резиновые соски.

Дехкане кое-что отобрали, торговались, а купец расхваливал товар, сыпал прибаутками, похлопывал руками:

— Вай, какие скупцы живут в горах!

— Дорого просишь, вот и торгуемся. В горах копеечки дорогие… — объяснял Кудрат-бобо.

— А везти сюда легко? Вот в Бухаре, у себя в лавке, пожалуйста — продам дёшево. Там торговать — одно удовольствие: сидишь в лавке, пьёшь чай, беседуешь с покупателями. Чего-чего не наслушаешься. Все новости узнаешь…

— Что же там нового? — спросил Абу-Бекир.

— Ое-ей! Новостей караван! Говорят, война с Японией разорила русских. Бедной стала Россия, а рабочие начали бунтовать. Наш великий эмир ждёт не дождётся, когда прогонят из Туркестана русских…

— Что говоришь, путник! — воскликнул Кудрат-бобо. — Видели мы: вчера четыре казака разогнали тридцать нукеров, с ружьями те были. Вот и воюй с русскими.

— Помогут! Соседи помогут: Афганистан, инглизы, Иран, Турция, ого, сколько войска будет у его великолепия эмира Бухары-эль-шериф[48]. Прогоним урусов!

Не стерпел казак. Встал, вынул из голенища нагайку, погрозил ею:

— Гад ты эдакий! Говорят, халву отведал правитель, а палку отведал поноситель… Будешь ты ещё рассказывать сказки?

— Урус, видно, понял тебя, — произнёс тревожно Кудрат-бобо. — Уезжай, почтенный.

Купец быстро собрался, взвалил хурджуны на лошадь и тронулся в путь. Сабур крикнул ему:

— Догоню тебя в кишлаке Тым.

Чайханщик принёс плов из куропаток, и все, помолясь, принялись за угощенье.

— Аскер, угощайся, — предложил мерген солдату. — Да и своему другу отнеси. Пусть поест. Небось устал охранять бека.

Когда казак ушёл, Абу-Бекир, поглаживая седую бороду, раздумчиво проговорил:

— Об-бо! Много слов привёз купец. Если и соврал, то доля правды, видно, есть.

— Всё он врёт. Научил его наш бек, а если бы и прогнали русских, то всё бы досталось эмиру да бекам, а нам — плети, зиндан да работа… Так говорит Маш-раб.

— Норбая бек послал в Вахан выколачивать налог за третий год… — озираясь, сообщил Сабур.

— Ов-ва! Слыхал я, ваханцы подготовились, зададут взбучку нукерам. А тебе не беда — налог платить нукер не будет… — усмехнулся чайханщик.

— Вот из-за этого проклятого налога я и нукером стал. За долги отца меня забрали. Теперь всю жизнь люди как на врага смотреть будут. Стерпишь разве…

— А ты не терпи, — усмехнулся мерген. — Конь есть, ружьё за плечами, дороги в горах, что волосы у женщины… Много их, длинные.

— И-ей! — воскликнул Сабур и потупился.

Видимо, слова мергена запали в душу юноши.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава четырнадцатая

НЕСОКРУШИМЫЕ

Вьётся тропка через тайгу, через топи и болота. Могучие тёмные лиственницы сплетаются вершинами, косматые кустарники теснятся к стёжке. Сумрачно и жутко в лесу на закате. Кругом тишина, но кажется, что притаилась чащоба и вот-вот выскочит дикий зверь — завоет, зарычит…

По тропе шагают три человека. Впереди высокий парень с котомкой за плечами. Суконная гимнастёрка с ремнём, военная выправка, бритый подбородок, коротко остриженные волосы говорят о том, что он недавно отбыл солдатчину. За ним, с сумкой через плечо, следует второй — в чёрном пиджаке. Оба они похожи друг на друга только у второго тёмные волосы слегка курчавятся из-под сдвинутой на затылок кепки. Он иногда поглядывает на белобрысый затылок идущего впереди и кривит губы. Третий — коренастый, смуглый, несомненно, местный житель. На нём длинный кафтан со сборами, на голове колпак. Лохматая борода, почти до самых глаз, придаёт его властному лицу отпечаток дикости. На поясе висят охотничий нож и кобура с револьвером. У всех троих в руках длинные палки.

— Возжайся тута с вами, гологубыми, — заворчал таёжник. — День-то кончается, а идём с раннего утра.

Тропинка петляла по краю болота, ныряла в заросли кустов, вилась через тускло-зелёные мхи, пересекала редкие полянки с орешником и снова уходила в чащобу.

— Эх, дядя! Своей мы волей, что ли, шагаем по этой глухомани? Спасибо приставу скажи, — задорно блеснув глазами, сказал тот, что был в пиджаке.

— Оно и то… Сами бы дошли. Тут в тайге никуда не денешься, путь один — тропа.

— То-то и оно! Который день трясёмся то на конях, то шагаем по тайге. А нам ещё стражника приставили, — оглянулся шедший впереди.

Таёжник почесал затылок, повёл плечами, обращаясь к ближнему, спросил:

— Слышь ты, как звать-то тебя? Запамятовал я…

— Крестили Аристархом, а братана Григорием.

— Ишь, какое мудрёное имя, к чему бы? А за что это вас гонють в глухомань?

— За революцию.

— А какая она твоя революция-то? Видать, слабая, не уберегла тебя, под высылку угодил.

— Дай срок, узнаешь, — откликнулся Григории, останавливаясь. — Давай, ребята, перекурим.

— Поспеем с перекуром. Засветло по кочкам надо прыгать, — сказал охотник.

Перед ними лежало обширное зеленеющее болото, покрытое тёмными кустиками брусники, усеянными красными ягодами. Закатные лучи, пробившись сквозь деревья, освещали болото. За болотом снова темнел лес. Позади, в чаще, слышалось птичье щебетанье, переклики, посвисты. Пернатое царство суетливо готовилось к ночлегу.

— Вот придёт революция, никто не оторвёт тебя от хозяйских дел и не пошлёт сторожить двух невинных людей, — проговорил Аристарх, закуривая.

— Кто вас разберёт: винные али невинные. Чай, пристав знает, он грамотный.

— Стерва твой пристав. Пьянствует да полтинники с вас тянет. — Григорий затоптал окурок, спросил. — Далеко ещё?

— Не, недалече.

— Заночуешь, поди?

— И то. Ночью в тайге одному негоже. Зверья пропасть…

Солнечные лучи угасали. Охотник заторопился:

— Пошли. До темени надо добраться. Пристав говорил, политические вы, это как понять?

Аристарх озорно улыбнулся, сдвинул фуражку на нос, сказал:

— Хотим, чтобы народ сам управлял, а царя и господ да начальство, всех — под ноготь!

Стражник вытаращил глаза, перекрестился:

— Батюшки-светы! Да разве такое возможно?.. Два-то человека?

— По всей России нас миллионы, да и народ поможет.

Дальше шли молча. Тьма сгущалась, ноги цеплялись за выступавшие корни, за скрученную траву. Лес был по-прежнему глух, но сквозь деревья стали проглядывать слабые огоньки.

— Вот и Коса! Слава те, господи! Вишь, какой путь отломали пёхом. Тута лошадь не пройдёт — либо в трясине завязнет, либо ноги о валежник переломает.

В канцелярии пришлось долго ожидать пристава. Он где-то в гостях играл в карты. Наконец пришёл — толстый, красный, опросил прибывших, посмотрел документы, махнул рукой стражнику:

— Веди их в избу Степанидихи.

В избе, куда их привёл стражник, братьев ожидала приятная встреча: едва отворили дверь, из-за стола поднялся стройный молодой человек в сатиновой косоворотке.

— Вот и встретились, дорогие товарищи! — воскликнул он, обнимая вошедших.

Это был студент лесного института Дерябин. Он и братья Казаковы состояли членами казанской организации социал-демократов. Часто встречались и хорошо знали друг друга.