С соседями у Пятраса сложились хорошие отношения. Хозяева, их сыновья и дочери им не гнушались — хоть и бедняк, а все-таки племянник Антанаса Бальсиса. Батраки и работники его не чурались — пусть и родня богатею, а исполняет самую трудную работу, как простой работник.

Он особенно подружился с работником соседа Зубриса — Симанасом. Это был мужик лет двадцати шести, сын убогого бобыля, сызмала служивший у хозяев — сначала пастушонком, потом батрачонком, наконец — батраком. Со своим горемычным житьем Симанас уже настолько свыкся, что даже и не мечтал об иной доле. Более светлые или более темные дни в его жизни зависели только от того, попадался ли хозяин получше или похуже. У тех, что поприжимистей, он служил всего год, где привольнее — два, а то и три года, пока ему не надоест или другой не соблазнит маленькой прибавкой жалованья. Хозяева получше кормили сытнее, одежонку давали попристойнее, иногда не так неволили с работой, но, в конце концов, где бы он ни был, не менялось его положение наемного, чужого, случайного человека. Правда, он входил в число домочадцев, вместе со всеми садился за стол, хлебал из одной миски, исполнял одну работу с хозяевами и их детьми, а что одевался похуже, вставал пораньше, слышал слово погрубее — на это не слишком обращал внимание. Коли тут несладко, на будущий год перейдет в другое место. Они богатые, а я бедный, вот и все. Богатеи платят ему жалованье такое, какое заведено в этом приходе. Прежде давали меньше, теперь заработки вроде бы выросли. Не разберешь…

Справедливо ли оплачивается его труд — этот вопрос у него и не возникал. Порой случалось, что хозяин присвоит какой-нибудь полтинник из жалованья Симанаса, посеет меньше льна на его долю или шерсти отдаст не столько, сколько подрядились. Тогда между батраком и хозяином возникали горячие споры. Хозяин или хозяйка старались уговорить, будто так и было условлено или что это вычет за причиненный ущерб, невыполненную работу или иной проступок. Симанас, зная, что хозяева понапрасну его притесняют, становился злым и упрямым до грубости. Уходя, грозил божьим наказанием, да и у него в сердце рождались мстительные чувства. При случае он сумел бы припомнить обиду…

Симанаса и сблизила с Пятрасом хозяйская несправедливость. Вывозили навоз. На третий день пошел дождь, тяжело груженные возы застревали на дороге, а то и в поле. Мужики сердились, ругали и хлестали лошадей, да и сами надрывались, плечами подпирая задки или подталкивая воз, чтобы помочь лошади.

Большинство хозяев Лидишкес вывозило удобрения по старинке — на одноконных повозках с необиты ми деревянными колесами. Только Бальсис с прошлого года завел парную, кованую повозку, а в этом году, чтоб не уступить Бальсису, такую же приобрел и Зубрис. Работа с ней спорилась быстрее, но зато было труднее, особенно в дождь. Тяжело приходилось с громоздкими колымагами, а больше всего доставалось Пятрасу и Симанасу. И вышло так, что Симанас задел за камень и испортил ступицу с железным ободом. Зубрис разразился упреками и угрозами:

— Испортить кованую ступицу! Как ездишь — ослеп, что ли! Сколько придется кузнецу уплатить? Удержу из жалованья, в другой раз будешь знать!

Напрасно оправдывался Симанас, что повозка, соскользнув в наполненную водой колею, угодила на булыжник, что он тут ни при чем, коли край ступицы треснул и погнулся обруч. Хозяин орал, что высчитает за поправку колеса.

Пятрас Бальсис видел все и не удержался, чтобы не вмешаться:

— И впрямь, дядя, зря серчаете. Симанас не виноват, на работе всяко бывает. Если что испортится, то уж поправлять должен не батрак, а хозяин.

Зубрис смерил Пятраса злобным взглядом:

— Скажи на милость, какой мудрец! Откуда ты такой выискался?..

Но браниться с родичем Бальсиса он пока что не собирался, а Симанас ответил Пятрасу широкой душевной улыбкой:

— Спасибо на добром слове. Уж не впервой хозяин придирку ищет. Вижу — трудный выйдет с ним разговор, как год кончится.

Так завязалась их дружба.

Из хозяйских сынков больше всего расположения Пятрасу оказывал Адомелис Вянцкус. Был это парень среднего роста, лет двадцати пяти, незавидного здоровья, бледный, с конопатым и грустным лицом. Среди сельской молодежи Адомелис не блистал ни силой, ни бойкостью языка. Обычно сдержанный и неразговорчивый, он не избегал, однако, увеселений с песнями, плясками и играми. Молча наблюдая за остальными, он угадывал общее настроение и знал, какую песню завести, какую затеять игру или пляску, чтобы всем стало приятно и весело. За это его все любили. Отсутствие Адомелиса замечали сразу. Бывало, — прискучат песни и игры, все спрашивают друг у друга:

— Ну, что теперь?..

Кто предложит одно, кто — другое, ни то ни это не понравится, все спорят и сетуют:

— Ах, нет Адомелиса…

А когда Адомелис здесь, то, не спросясь, вдруг затянет звонким голосом такую песню, что все как один напрягают глотки, даже глаза блестят. Или же Адомелис крикнет:

— Эй, девчата, "Кубилас"! А теперь "Вовертинис"! — И парни и девушки пускаются в пляс, будто только и ожидали этого призыва.

Адомелис умел читать и писать, любил песни и книжки, интересовался, как жили в старину, как живут в чужих краях, и, может, благодаря этому быстро нашел общий язык с Пятрасом. Узнав, что к Бальсисам приехал родич из дальнего прихода, из панских барщинников, Адомелис, дождавшись воскресенья, навестил Бальсисов — посмотреть на приезжего и расспросить про житье в их сторонке. Пятрас ему понравился, он сразу смекнул, что этот рослый, крепкий парень превосходит здесь многих не только силой, но и умом.

В следующее воскресенье Адомелис привел Пятраса к себе и показал свою полочку. Пятрас увидел все те же "Месяцесловы", "Полезную книжку про пчел", "Поучения о садах", "Указания, как хмель выращивать", "Жития великих военачальников", "Песни жемантийские". Адомелис любил свои книжки и гордился ими. Доставал с полки то одну, то другую, осторожно смахивал пыль, листал и все расспрашивал Пятраса, есть ли у него такая. В то же время старался выведать, что читал Бальсис, что ему больше всего понравилось, где купил книги.

Перебирая свои богатства, Адомелис не выпускал из рук два "Месяцеслова". Он раскрыл один из них и несмело обратился к Бальсису:

— А ты читал такую — вроде как бы сказку? Ай, до чего красиво! Послушай.

Пятрас охотно согласился. Коли красиво, отчего же не послушать! Они сели в углу между окнами, и Адомелис начал дрожащим голосом:

Пятрас усмехнулся: "Аникшчяйский бор"! Не раз он и сам, и с Катрите читал эту "сказочку". Однако ничего не сказал, а слушал. Адомелис красиво отчеканивал строки, то повышая, то понижая голос, замедляя и ускоряя чтение. В особенно понравившихся местах поглядывал восторженными глазами на Пятраса, и тот одобрительно кивал головой. Адомелис снова углублялся в книжку.

Перед их глазами развертывались прекрасные картины леса, полные жизни, красок, звуков и запахов, вызывая восхищение, радость и грусть. И не один уже Аникшчяйский бор, но словно вся Литва с ее чудесным прошлым и убогим настоящим отзывалась в этих поразительных строках.

Горестно дрогнул голос Адомелиса при последних словах:

Некоторое время оба молчали. Потом Адомелис, придя в себя, изменившимся, твердым голосом повторил: