Из письма С. П. Мятишкина

«... В 1940 г. был призван в Красную Армию. Службу проходил в г. Ровно, где окончил цикл по специальности механика-водителя танка.

22 июня 1941 года вступил в бой в районе города Луцка в составе 37-го танкового полка 19-й танковой дивизии (командир дивизии генерал Семенченко)... В связи с критическим положением на фронте генерал из корпуса Кузнецов и генерал Семенченко сели лично в танки и приняли на себя бой. Я вел танк Т-26 в одной с ними шеренге. В том бою генерал Кузнецов был убит, а генерал Семенченко ранен.

Бой под г. Луцком был жестокий. Фашистские танки шли на нас лавиной. Все горело — танки, люди, горели хлеба, выросшие в тот год в половину человеческого роста и стоявшие на поле боя стеной. Мы, экипаж под командованием лейтенанта, как и мы, безусого, ринулись в бой, исполненные боевого духа. Командир подавал мне команды «короткая остановка» для точной стрельбы. А когда остался последний снаряд, скомандовал: «Полный вперед!»...

Мы оказались перед громадой немецкого танка, произвели последний выстрел почти в упор. Но тут же и наша машина загорелась. Командир и башенный стрелок погибли, я же вылез из горящего танка через нижний люк, вытащил за ноги радиста Турсуна Нешанова, получившего сильные ожоги на лице. Тащил его на себе километра два-три, а затем передал санитарам. Дальнейшую судьбу его не знаю.

Найдя блиндаж штаба нашего полка, доложил начальнику штаба капитану Хазарову, который был удивлен моим появлением, так как наблюдал весь ход боя. Мы продержались до глубокой ночи и начали отход группами через реку, причем на середине ее лодка перевернулась и нам пришлось добираться на восточный берег вплавь. Отступая, мы принимали бои как пехота. В одном из таких боев меня ранило в ногу.

Меня усадили в грузовую машину, которая довезла до села Оржица. Там мне сделали операцию. В Оржице скопилось большое количество военных и гражданских лиц, штабных командиров и раненых. И вся эта масса попала в окружение...

Прорвавшиеся из железного кольца, в том числе и я, сутки шли по болотам, добрались до села Велико-Селецк. Здесь тоже было много военного и гражданского люду. Мы с группой товарищей зашли в хату местного жителя Степаненко Ивана Даниловича. Из-за тесноты спали сидя. Раненая моя нога совсем отказывалась служить.

Утром в село ворвались гитлеровцы на танках. Многих наших взяли в плен, так как люди были почти безоружны и обессилели. Я же, находясь в возбужденном состоянии, решил умереть на родной земле, но в плен не сдаваться. Сам не сознавая последствий своей просьбы, попросил хозяина дома Степаненко И. Д. закопать меня в огороде. Он же повел меня в огород н. раздвинув листья тыкв, указал на горловину ямы, в которую я и влез, взяв с собой винтовку с тремя патронами. Пролежал там двое суток.

Фашистов в селе уже не было, и я вновь заковылял на Восток. Шел по ночам. Оврагами и лесами добрался до села Тырны Луховицкого района. Раненая моя нога сильно распухла, стала дурно пахнуть. Но в этом селе оказался попавший в окружение армейский госпиталь. Врачи сделали все необходимое, чтобы я выжил.

Лежали мы, раненые, в сарае навалом, кормились с полей кукурузой и картофелем, собираемыми самими ранеными, которые могли передвигаться. Чем могли подкармливали нас и жители. Мне помогала семья Василия Грицая.

Однако и в это село нагрянули фашисты. Меня и еще несколько человек схватили и отправили в лагерь в г. Лохвица. На другой день, по моей просьбе, товарищи засыпали меня убираемым в завале мусором и вывезли из лагеря. Но в селе Развилки при облаве меня схватили полицаи на квартире гражданина Лэсик, сказали, что отправят на работу в Германию. Повезли в Лубны. Но я и оттуда бежал с двумя парнями. За городом мы расстались. Парни пошли по домам, а я — вновь захотел пробиться к своим.

Шел по-прежнему ночами. И вдруг в степи непроглядной ночью у меня начался приступ аппендицита. Превозмогая страшную боль и жжение в животе, дополз до шляха, где меня подобрали неизвестные мне люди и привезли на телеге в г. Лубны. Там врач, фамилии которого я, к сожалению, не знаю, сделал мне операцию, а затем переправил уже в знакомое мне село Велико-Селецк Оржицкого района. Там меня приютила пожилая женщина Панченко Пелагея Свиридовна. Ее брат и другие родственники, как я вскоре узнал, были в партизанах. Я же пока для партизан был бы только обузой — с незажившей раной на ноге и ослабленный аппендицитом. Но помогал, как мог. Чинил сельчанам обувь, а полученные продукты передавал приходившим к Пелагее Свиридовне партизанским связным.

Вдруг известие: людей будут угонять в Германию. В порыве отчаяния я схватил топор, решив отрубить себе левую, раненую ногу. Взял, ничего не говоря, у соседа, моего еще давешнего спасителя, Степаненко И. Д., топор, зашел в клуню и ударил по ноге. Но в последний миг дрогнул и отрубил лишь большой палец на ноге.

Томительно тянулись дни в фашистской неволе. Наконец пришли наши войска. После надлежащей спецпроверки меня направили в действующую армию. Был командиром отделения, а затем, в звании старшего сержанта, командовал взводом пешей разведки. За успешное выполнение боевых заданий меня наградили орденом «Красная Звезда».

Но вот однажды, после неудачного боя, я оказался с замполитом роты в тылу врага. Наблюдая за дорогой, мы увидели троих немцев, ехавших верхом и двоих на телеге, загруженной стереотрубами, телефонными аппаратами и другой техникой. Телега шла впереди. Я выскочил из кустов и обезоружил обозников (у них были только финки). А верховые немцы, к которым бросился замполит, открыли по нему огонь. Верховых мы истребили, но я был ранен разрывной пулей. Линии фронта (сплошной) здесь не было, и мы, захватив повозку с трофеями и двоих обозников, выбрались к своим наступающим частям. Мне сделали первичную операцию и отправили в г. Кировабад (Азербайджанская ССР), где я лечился в госпитале несколько месяцев. Поскольку из немецкого тыла я вышел не к своей части, а оказался в другой, после излечения я вновь прошел проверку. Все подтвердилось, и меня, как тяжелого инвалида, демобилизовали...»[27]

Всякий раз, перечитывая письмо Сергея Петровича, я испытываю щемящее чувство сострадания к этому чернорабочему войны и глубокое уважение к стойкости его духа. И передо мною возникает как бы обобщенный образ Советского Солдата — пламенного патриота, несгибаемого бойца, который, несмотря на все невзгоды, страдания, раны, до конца выполнил свой солдатский долг.

Сергей Петрович не дошел до Берлина. Но он и такие, как он, внесли свой вклад в дело разгрома фашизма и могут с чистой совестью сказать:

— Мы тоже водружали Знамя Победы над Рейхстагом!

Вот такой замечательный «незаметный солдат» и отправился в Ташкент, чтобы успокоить мать Хамида Сарымсакова. Но об этом позже.

СВЕТ И ТЕНИ.

(Окончание)

…В начале декабря 1944 года начальник «Зала ожидания» вызвал к себе Хамида.

— С вами все в порядке. Поздравляю, — человек суровый и сдержанный, начальник все же не выдержал, улыбнулся.

— Значит, снова можно воевать! — воскликнул Хамид, задыхаясь от счастья.

Тут начальник, хмыкнув, спустил парня «с небес на землю» в буквальном и переносном смысле.

— Поедете на формирование. В пехоте пока придется повоевать.

— Как... в пехоте? — опешил Хамид. — Я же пикировщик, штурман!

— В армии приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Есть! — по-флотски ответил Хамид.

На другой день группа в двенадцать человек, все офицеры, под командой самого старшего по званию — майора — отправилась в шахтерский город на Украине С.

Хамиду было и радостно (все-таки на фронт!) и досадно: он же летчик, зачем в пехоту? Ну, если нужно с воспитательной целью подтянуть, пусть бы отправили воздушным стрелком на Ил-2. Мера проверенная. А то — пехота...