— Та-ак. Хорошее дело.

Офицеры-поляки, закончившие чаепитие с дамами, проверяют документы в сопровождении двух вооруженных винтовками солдат. Долго рассматривают документы Димитрия. Он спокойно ждет, знает, — отношение властей к земцам и кооператорам подозрительное, и сейчас поляки задерживаются не на личности его, Димитрия, а на выданных земской управой документах.

— Это не удостоверение личности, — говорит офицер, — это командировка и видом на жительство служить не может.

— Да, это только командировка, — спокойно замечает Киселев, — вид на жительство обыкновенно остается в управе.

Поляк молча возвращает документы и проходит дальше.

Старик кивает на поляков головой:

— Что, хозяева наши?

— Хозяева.

— И кто только нам не хозяин. Чехи, поляки, Колчак, Анненков, Красильников.

— Зачем так много, один хозяин — верховный правитель.

Старик машет рукой.

— Где там, в том-то и дело, что не один. Много их. Кто палку в руки взял, тот и капрал. Беда. Ну, да и дождутся, сами на себя беду накликают.

— Что?

— Да вот, хошь поляков этих взять. Всю Обь ограбили. Караванами гонят баржи в Новониколаевск. И скот там у них, и птица, и одежда, и всякое добро мужицкое, — всего через край. Все по усмирениям ездят: вишь, бунтуются кое-где мужики, волостные земства не хотят, — Советы давай.

Старик подождал, не скажет ли чего Киселев. Димитрий молчал.

— Я и мужиков не хвалю, погодили бы малость, не время еще, ну да и так нельзя тоже, — прямо с корнем деревни вырывают. Натло жгут. Весь народ в тайгу ушел. Пойдет теперь кутерьма надолго. Большевики опять появились.

— Ну, неужели появились?

— Да они и не пропадали. Которые в горах жили, которые по заимкам хоронились.

Пароход проходил под крутым обрывистым берегом. Внизу, у самой воды, на крошечном клочке суши жалобно кричал ягненок, должно быть, сорвавшийся с берега. К ногам ягненка подкатывались волны, сверху засыпало землей. У борта столпился народ, смотрят, жалеют. Одна из барынек нервничает:

— Ах, боже мой! Капитан, где капитан? Надо просить капитана спустить лодку, — погибает ягненочек. Надо спасти его! Бедный ягненочек! Капитан, капитан!

Старик обращается к Киселеву:

— Вот она. Рассея-то матушка: снизу волны хлещут, сверху землей засыпает. Кто спасет ее?

На лице старика глубокое раздумье, в голосе печаль. Смотрит на берег, вздыхает. Ягненок мечется, тоскливым, почти детским криком провожает уходящий пароход. Снизу вода, сверху крутой берег, — деваться некуда.

Барыня тоскует.

— Капитан, капитан, остановите пароход, — засыплет ягненочка!

Максим официантом на пароходе «Коммерсант» пятый год. У Максима почтенная наружность. Высокий, в меру полный, с тщательно выбритым подбородком, большими пушистыми усами. Одет всегда хорошо, почти щегольски…

Когда-то Максим учился в двухклассной школе, но за смертью отца бросил и ушел в город. Служил мальчиком в трактире, потом половым. Был официантом в ресторане и после на пароходе. Презрительного отношения к себе Максим не забудет никогда.

В трактире было просто.

— Эй, шестерка, пару пива!

Иногда сажали с собой. Постоянные посетители трактира при встрече на улицах раскланивались. В пору безденежья брали в долг пару пива.

Другое в ресторане!

Заказывая обед или ужин, посетитель не видел почтительно изогнувшегося перед ним официанта.

— Э, послушайте, подайте мне… Как это называется…

Официант, почтительно согнув спину, дожидал, пока посетитель не вспомнит, как называется то или другое кушанье.

Уходя, небрежно протягивает двугривенный.

В душе Максима кипела злоба. Он презирал себя, презирал свою должность.

О себе говорил:

— Я — пресмыкающая животная.

— Но жить было надо…

На пароходе за внешность, за изысканный костюм и лакейскую почтительность Максиму щедро давали на чай. Но за чаями пряталось пренебрежение к лакею, к хаму.

Максим был официант, но не человек.

Брал и ненавидел дающих ему.

— Души, души моей не видят!

Революция ничего не изменила.

Первые рейсы на пароходе каталась чистая, нарядная публика.

Расплачиваясь с Максимом, неловко останавливались:

— Дать или не дать?

Дашь — обидится, не дашь — обидится.

Некоторые спрашивали:

— Послушайте, товарищ, на чай теперь не полагается?

Это скоро прошло.

По-прежнему пассажиры первого класса, рассчитываясь за съеденное и выпитое, клали перед Максимом лишнюю мелочь и небрежно говорили:

— А это возьмите на чай.

У конечной пристани пароход стоял два дня.

Максим получал с последних пассажиров, проходил в свою крошечную каюту и запирался на ключ.

Залпом выпивал полбутылки водки, ложился на койку и ждал, когда водка начнет действовать. Тогда вставал с койки, мрачно сдвигал брови и выходил в рубку.

Здесь все было прибрано. Две горничные и официант второго класса с подобострастными поклонами встречали Максима.

Максим, не замечая, проходил в рубку, садился за стол и сильно нажимал кнопку электрического звонка.

Подлетал официант.

— Что прикажете, Максим Иванович?

Максим вскидывал голову, изображал на лице недоумение.

— Разве ты меня знаешь?

— Помилуйте, Максим Иванович, кто вас не знает! По всей Оби, так сказать.

Максим довольно улыбается. Перед ним карточка с обозначением блюд. Делает вид, что не замечает карточки, приказывает:

— Принеси карточку!

— Слушаю-с!

Долго и внимательно изучает карточку.

Начинал Максим всегда с водки и закуски.

— Полбутылки николаевской!

— Извините, Максим Иванович, как, значит, запрещено…

— Запрещено?

Вскидывал на официанта презрительно прищуренные глаза.

— Плачу вдвое, живо!

— Слушаю-с!

Потом выпивал еще полбутылки. Вызывал официанта третьего класса и заставлял служить себе вместе с другими.

Опьянев, Максим требовал буфетчика.

Жадный буфетчик знал, что теперь Максим будет куражиться и щедро бросать на чай. Быстро поднимался наверх и самолично начинал прислуживать Максиму.

Потом все усаживались за один стол с Максимом — угощал всех.

Вдруг вспоминал пассажира, особенно брезгливо протянувшего Максиму рубль.

— Ха, душу мою купить хочешь. Сволочь… Целковый… Я сам четвертной билет дам! На, знай наших!

Вынимал из бумажника деньги и бросал на пол. Хозяин, официанты, горничные бросались подбирать. Заработанные ценой унижения человеческой личности чаевые целиком переходили к хозяину и товарищам Максима…

Начинался рейс.

У двери рубки первого класса неслышно вырастал Максим. Тщательно выбритый, расчесанный. Почтительно склонялся перед пассажиром.

— Что прикажете?..

Официант первого класса Максим заметил, что перед окнами рубки несколько раз останавливался человек во френче и упорно всматривался в высокого бритого пассажира из каюты номер пятый. Раза два человек во френче прошелся по коридору первого класса.

Лицо Френча Максиму не понравилось.

Что ему надо?

Среди пассажиров первого класса этого человека Максим не замечал, дела у него здесь не могло быть. Странно, что ж ему, этому рябому Френчу, надо?

В проходе, у маленького столика, возле своей каюты Максим приготовлял посуду. С палубы входил офицер-поляк. Сзади его догонял человек во френче.

— Господин комендант!

Офицер остановился.

— Что вам?

Рябой подошел ближе и быстрым шепотом заговорил:

— Я из контрразведки… Высокий бритый пассажир из пятой каюты мне подозрителен. Мне кажется, я узнаю его лицо. Это большевик, задержите его.

Офицер недоверчиво взглянул на рябого.

— А если вы ошибаетесь?

Максим перестал стучать посудой и напряг слух.

— Нет, не ошибаюсь, собачье чутье у меня на это. Ну, отберите у него пока документы, без документов куда с парохода денется.