Закрываю глаза, и ковер-самолет из восточных легенд меня манит

Облететь целый мир от луны до луны, что горит спелой грушей, 

Чтобы звезды в озерах небесных высот как ромашки смогли одурманить 

Красотой молчаливой мою зачерствелую грустную душу.

Поддаюсь уговорам, и мгла карамелью течет по лиловому морю,

И на глади зеркальной кувшинками звезды мерцают эффектно.

Я лечу будто птица, и мчатся за мною вишневые сладкие зори,

И галактика кажется вкусной с фруктовой начинкой конфеткой. 

И уже от души отлегло, и грустинка последняя тает на солнце.

Под волшебным ковром облака-скакуны рвут финальную ленту.

И опять загораются звезды в ночи, и на белом коне марафонец 

Догоняет меня и вручает ромашки из трех элементов!

Одурманена я, и ковер-самолет, будто в ванне вода, по спирали 

Закружился, а принц поднимает с лица стальной шлем — свою маску.

«Я люблю тебя» — блещут три слова огнями янтарной космической дали,

И ведет незнакомец меня под грушевой луной в царство сказки.

Ревнуй меня к нотам в альбоме советском,

К мелодии старой как древняя Русь,

Ревнуй будто ветер к окну занавески,

Ревнуй как хозяйку к черемухе гусь. 

Сержусь, что меня не ревнуешь как прежде,

Что пламя в глазах затушил быта дождь,

Что на остановку, как с части проезжей,

С безумной любви перешли ни за грош.

Давно я к роялю на пушечный выстрел

Не смела ни ночью, ни днем подойти.

Теперь допоздна как в беседке тенистой 

Играю ноктюрны дождей ассорти.

И нежность, и ласка, и майские грозы…

Ревнуй меня к музыке. Я влюблена!

Искала дорогу из жизненной прозы,

Когда между нами вздымалась стена.

Быть может, утрачена ревность, как время,

И ты не услышишь рояля мольбу…

Мне клавиши пальцев твоих не заменят,

Тебя больше музыки, муж мой, люблю.

Я говорю сама с собой в томительном покое 

Дождливых вечеров и пасмурных рассветов,

На монологи, на печаль, на небо колдовское 

Взрослея каждый раз со странностью поэтов.

Я говорю сама с собой как птица в тесной клетке

С железным прутиком и с зеркальцем-звоночком,

На взмах крыла, на нелюбовь, на горькие таблетки

Взрослея день за днем, взрослея ночь за ночью.

Я говорю сама с собой как во дворце принцесса

С учителем в очках занудным и болтливым,

На боль, на полночь без луны, на взгляд без интереса

Я стала старше той, какой в тебя влюбилась.

Сказать, не манит сад цветеньем яблонь, 

Склоненных живописно к тыну из ольхи,

Могла бы, только сердце жутко зябнет 

От перетертых мук до пепельной трухи. 

Стою, вдыхая одинокой птицей 

Весенний эликсир, как смертоносный яд, —

Этюд былой любви не повторится,

Хотя без изменений листья шелестят.  

Да, манит, в меланхолию толкая,

Как в черный пруд, где лотосов растаял след,

Но не найти, на вёсны не взирая,

Мне ни в одном саду любовь ушедших лет.

И оттого не радостно, а грустно 

В молочном облаке из нежных лепестков

Разглядывать волшебное искусство

Перерождения уныния в восторг,

Искать как тень под царским цветом яблонь 

Возможность стрелки на часах сорвать с резьбы,

Чтоб кораблями возвратились в гавань

Мечты с круизов по превратностям судьбы. 

Когда любовь уйдет в ненастный поздний вечер,

По всем законам лирики начнется серый дождь,

И грусть по каждой клеточке, 

По капиллярной сеточке

Наполнит тело холодом с макушки до подошв.

Я сяду на диван — обнимет плед в квадратик —

Традиционный атрибут томительной хандры…

И разберу по ниточке,

Как гвозди на калиточке,

Причины медно-ржавые сквозной в душе дыры.

Захочется реветь и боль смывать слезами,

Наполеон с орешками, в полоску мармелад,

И под дождем без зонтика 

Я в магазин «Экзотика»

За вкусным настроением пойду с собой вразлад.   

Домой вернусь с вином уже совсем другая —

На мелодраму старше став за горькой ночи треть…

И буду по минуточке,

По зернышку, как уточке,

Давать возможность разуму разлукой отболеть.

Явилась. Яркая, роскошная… Блондинка!… Фея!…

Из аксамита платье… Царская походка… Хороша!

Смеялась, глазками стреляла и, слегка краснея,

Искала в соловьиных рощах и в утиных камышах

Его — распутного, непостоянного, как ветер,

Потерянного в колосистой ржи и в разноцветье трав,

Вдоль  рек и в смешанных лесах… Но не был ей заметен

Ни малый след — ни тени Лета посреди сухих дубрав.

Отчаялась, и дождь заплакал, жалобно мурлыча,

Как черный кот над тем, что не пушист, не бел и не любим…

Не золотая Осень — дева старая в обличье

Горбатой нищенки рукой коснулась пламенных рябин.

Горели ягоды рубинами на фоне стужи…

А Осень зябла в серости, не в силах успокоить боль…

В лохмотьях, невеселая… Он больше ей не нужен.

Увяло тело, как цветок… а все могло бы быть… Могло ль?

В карминовой карете королева Осень

Над карамельным краем кружит журавлём.

Караты зорь рубиновых сжигают просинь,

И вечер смотрит кареглазым октябрем

На коромысла золотых кленовых листьев

Меж прутьями коричневых каркасных свай,

И на рябиновые  кегельные кисти,

Сбиваемые криком караульных стай.

Карибские узоры кружевом на мяте

Мерцают и горят с кристаллами росы.

Коралловый паслён в порывистых объятьях

Роняет краски карнавальной красоты

На вьющийся ковер каракулевой степи,

Покаранной стеклянным солнцем  за кутёж

И выцветшей до бронзы корабельной цепи,

До платины капризных неумытых звезд.

Все краски октября в одном пейзаже ярки:

Корица и янтарь, шафран и терракот.

С размахом царским Осень делает подарки…

Чтоб помнили о ней и ждали целый год.

Обветшалыми стали волшебные крылья,

Только серые тряпки да ржавый каркас…

Не летит, а с трудом волочится по пыльной

Вдохновений тропе с моей Музой Пегас.

Хоть на гуще кофейной, хоть к зеркалу свечку —