– Значит, – начал было Жуков, на миг запнулся и продолжил, – и вы опознали в убиенном своего крестника?

– Так точно, в толпе говорили о молодых людях, ну я и упросил, – он кинул украдкой взгляд на полицейского, – хоть краем глаза взглянуть на мёртвых, не иначе, – он перекрестился, – сердце учуяло.

– Как говорится, пути господни неисповедимы, – подыграл унтер—офицеру сыскной агент.

– Верно сказано.

– Скажите, каким был ваш крестник?

– Николай?

– Да, он.

– Не хотел бы я иметь такого сына, день или два тому этот негодяй забрал деньги у матери и отправился в Красное село пьянствовать с сотоварищи, такими же беспутными, как и он сам.

– Вы можете назвать их имена?

– Ивашка Сумороков, сукин сын, ФеоктистПотатуев, служащий где—то стрелочником, ну и другие, но их не знаю, только видел как—то.

– Сразу такая удача, – Иван Дмитриевич под столом массировал правую ногу, хотел скривится от боли, но держался из последних сил, – опознаны в первый день убиенные, и сотоварищи стали известны, везение тебе, Миша.

– Я сразу озадачил пристава, – голос Миши прозвучал начальственно, но он тут же смутился, взял себя в руки, – я его попросил проверить, на каком участке дороги служит стрелочником Потатуев.

– Не растерялся, господин Жуков, и господина пристава к делу пристегнул.

– Не всё же ему надзирать за следствием.

– Так.

Будка под номером 41 находилась недалеко от Красного села, где Феоктист Потатуев, малый двадцати лет, второй год служил при железной дороге стрелочником. Работа не пыльная, хотя жалования маловато, но на гулянки с друзьями хватало.

Пристав выделил Мише двух дюжих полицейских, коляску, в которую были впряжены два нетерпеливых жеребца, произнёс напутствие:

– С Богом! – И сам удалился в участок, считая, что не его это дело, задерживать всякую мелочь.

Не прошло и четверти часа, как остановились у приземистого небольшого здания с потемневшей от времени крышей, было не угадать, каким цветом блистала она ранее. Грязные немытые стёкла, грязь вокруг будки выдавали, что всё обходится здесь без женской руки.

Жуков спрыгнул с коляски, размял ноги и тихо сказал сопровождавшим его полицейским:

– Ты – к тому окну, – махнул рукой, ты – к тому.

Сам же направился к двери, в правой руке держал трость, левой начал тихонечко открывать дверь, которая жалобно заскрипела, видимо, давненько не смазывали петли.

Не успел сделать и маленькой щёлки, как дверь резко распахнулась и по ту сторону приступка напротив Миши оказался молодой человек с бегающими маленькими глазками, растрёпанными светлыми волосами, дышащий таким перегаром, что хоть спичку зажигай, пламя от него загорится. Жуков почувствовал удар в грудь, от которого сыскной агент полетел спиной на землю, а ударивший, не оглядываясь, бросился наутёк. Бежал он не быстро, скорее всего из головы не выветрился хмель и ноги не слушались хозяина.

Миша кошкой обернулся в воздухе и приземлился на руки, вскочил и припустил догонять беглеца, через десяток саженей он с силой толкнул в спину молодого человека, тот вскинул вверх руки и мешком грохнулся на траву, хотел подняться, но Жуков коленом упёрся в спину, не давая подняться молодому человеку.

– Что бегаем? – Строго спросил путилинский помощник, сзади, грохоча сапогами, подбегали полицейские.

– Вашбродь, живы?

– Что со мной будет? – Огрызнулся Жуков, не ожидавший от стрелочника такой прыти. – Вяжите этого голубчика и в участок.

– Что ж он от тебя, Михал Силантич, зайцем—то сиганул? – Иван Дмитриевич старался отвлечься от боли, да и любопытно было, как Жуков справлялся со следствием.

– Вот это—то меня сразу и насторожило, – с удовольствием рассказывал Жуков, – если человек ни в чём противоправном не замешан, так чего ему так неумело бежать?

– Миша, это я у тебя спросил.

– Иван Дмитрич, так доставили его в участок, а он, видимо, столько принял, что пришлось ушатом холодной воды его в чувства приводить.

– Нет, нет, – замахал руками пристав, – только не в участке, хватит здесь мне сырость разводить.

Приведенный через некоторое время стрелочник после каждого шага оставлял мокрые следы, да и с волос на лицо текли небольшие ручейки.

– Отвечать готов?

– Готов, – размазывая воду по лицу, сквозь выбитые передние зубы, прошепелявил Потатуев.

– Не буду вола за хвост крутить, – сел напротив задержанного Миша, – некогда. Так вот, голуба моя ненаглядная, ты с Николаем Игнатьевым знаком?

– С Колькой—то, а как же, приятель мой.

– Давно знакомы?

– Не знаю, но давно.

– Что о нём поведать можешь?

– Хороший человек, – пожал плечами стрелочник, – не жадный, душевный.

– Когда его в последний раз видел?

– Так, – в пьяных глазах Феоктиста мелькнул на миг страх и, как приметил Жуков, руки более задрожали, – на днях, – уклончиво ответил стрелочник.

– На днях, это когда?

– А я почём знаю, – хотел откинуться назад Потатуев и едва не упал с табурета, обернулся и обвел глазами камеру, – что я за ним по пятам хожу, что ли?

– Понятно, но я спрашиваю повторно, когда ты видел Игнатьева в последний раз?

– Дак, – провел рукою по лицу, словно вытерал от воды, но было заметно, что хмель из головы улетучился и теперь исподлобья на Мишу смотрели трезвые наполненные страхом глаза, – почитай в воскресенье.

– Где?

– У меня в будке, – Потатуев глотал воздух большими глотками, словно не мог утолить жажду.

– Значит, в воскресенье. И один он к тебе пришёл?

– Нет, нет, с ним пришёл Иван Сумороков.

– Иван Сумороков? – Переспросил Миша.

– Ага, братан мой двоюродный.

– И когда это было?

– Дак, вечером, часов, может, в шесть, а может, и в семь.

– Что они приходили?

– Дак, пиво принесли, кое—что покрепче, ну и зазвали в лес, – и тут прикусил Феоктист язык, почувствовал, что сболтнул лишнего.

– В лес?

– В лес, – чуть ли не басом произнёс стрелочник.

– А дальше?

У Потатуева поникли плечи, руки зажал между колен.

– Так до которого часа пьянствовали в лесу?

– Часов до десяти.

– Час почему запомнил?

– Дак, ждали Ораниенбаумского поезда.

– Куда далее решили ехать?

– Да не помню я, – огрызнулся Потатуев, – пьян был.

– И не помнишь, что далее было?

Феоктист сверкнул глазами и заскрипел зубами.

– Уж лучше бы я в лесу остался.

– Как Игнатьев?

Стрелочник сглотнул скопившуюся слюну и ничего не ответил.

– Так что дальше было.

– Ничего.

– Хочешь я расскажу, – поднялся со стула Миша, – как всё произошло, – Феоктист молчал, – так вот пьянствовали вы, господа хорошие, до десяти часов, как изволил ты заметить, шлялись по лесу, хорошо, что лесника не встретили, иначе всё пошло другим чередом. Бутылки, видимо перебили, – стрелочник метнул колючий взгляд в Мишу, – но мало было выпитого, захотели добавить, а ни денег, ни водки не осталось. Так?

– Так.

– А далее, – Миша остановился, вперив взор в задержанного, что—то прикинул, оглядывая тщедушную фигуру сидящего, – видимо, Иван подставил ногу Игнатьеву, тот споткнулся, Сумороков накинул ремень на шею и затянул. Не знаю, долго ли такое действо продолжалось, но ты стоял в стороне, так?

– Испужался я, у Ивана глаза стали страшными звериными, испужался я, испужался.

– Потом ты помогал раздевать убитого.

– Да не убитый он был, не убитый, – Феоктист вскочил с места, – дышать начал, так я остолбенел, а Ванька мне «души, что стоишь», схватил портянку и давай в рот засовывать, словно трубу затыкает, а Колька и отбиваться не мог, силы, видать, покинули, только хрипел да глаза закатил., – Жуков не стал перебивать разговорившегося стрелочника, – когда он затих, мы в деревню Паново пошли, да там в трактире одёжу—то и спустили. Не помню, всё руки дрожали, да голова кругом шла. За Ванькой, как телок на привязи, ходил, куды он, туды и я.