Когда Тарасовы получили квартиру на Соколе, к ним частенько приезжали помыться дальние родственники и знакомые, у которых возникали проблемы с водой.
Алексей Тарасов называет бабушку «собирательницей семей». «Она, — говорит Алексей, — поменяла-разменяла нас так, что все мы стали жить в одном доме — на Соколе. Видимо, все связано с ее порядочностью. Она была настолько кристальным человеком, что ей легко было, как мне кажется, договариваться с другими людьми — участниками обменных процессов. Не знаю, сколько сил она на это потратила, много, наверное, но ей удалось собрать нас в одном доме. В какой-то момент у семьи нашей там было четыре квартиры в разных подъездах».
В одной из этих квартир, образовавшейся в результате многоступенчатого обмена, стала жить Татьяна, вышедшая замуж за выдающегося пианиста Владимира Крайнева. Они оба постоянно уезжали, и Анатолий Владимирович шутил, что им нужно построить домик в Шереметьево возле взлетной полосы. «Я всегда говорил, — пишет Крайнев, — что наша с Таней семья держится за счет двух женщин — мамы и Гали, которые нас опекали, особенно меня. Когда Таня была на месте, в нашей жизни был порядок, у нее всё горело в руках, она всё успевала — уж не знаю как. Ставила две-три скороварки на плиту, готовила борщ, словно на роту солдат, тем более что так оно и было. Нина Григорьевна, когда мы познакомились и начали приходить мои друзья, говорила: “Господи! Я думала, что артист — это уединенность, тишина… А тут еще хуже, чем у спортсменов”».
Крайнев, как он сам признавался, когда-то «был диким фанатом: знал всё и всех». Но никогда не думал, что породнится и подружится с самим Анатолием Тарасовым. Однажды он привел Анатолия Владимировича в изумление точным перечислением состава троек ЦСКА и сборной образца 1964 года.
«Тарасова любили, — говорил Владимир Крайнев. — Он миллионам людей улучшил жизнь, потому что хоккей — это национальное увлечение, он своим трудом, своими фантазиями, своей любовью поддерживал в народе то славное, что делает народ людьми».
Когда Тарасов приходил в гости к Гомельскому, он часто предлагал тост: «Давайте выпьем за Героя Социалистического Труда — супругу мою, Нину Григорьевну. Столько лет терпеть мужа вроде меня, — это героизм».
Основой тарасовской семьи была огромная любовь и забота друг о друге. Несентиментальный Тарасов однажды признался дочерям: «Я благодарен Богу за то, что у меня есть семья. Такое счастье, когда лежу в постели на даче, а вы втроем с матерью вокруг меня щебечете».
Узнав о необходимости сделать Тарасову операцию на тазобедренном суставе, канадцы из НХЛ пригласили его в Канаду, взяв на себя все расходы. Нина Григорьевна и Татьяна собирались было поехать вместе с ним — Татьяна готова была сама оплачивать поездку из призовых, полученных за победу ее учеников Натальи Бестемьяновой и Андрея Букина на Олимпиаде-88 в Калгари. («Деньги у меня были, — говорит она. — Четыре с половиной тысячи долларов».) Но глава Госкомспорта Марат Грамов разрешения на это не дал. В воспаленном мозгу серого чиновника свербила мысль: если им разрешить, они могут там остаться всей семьей, два заслуженных тренера сразу, — нет, пусть летит один.
Тарасов и поехал один. Без сопровождающих ему было очень тяжело. Английским он не владел, среда была совершенно незнакомая, пусть и благожелательно настроенная, а — чужая.
Сложная операция в Ванкувере прошла успешно. Ее сделал хирург-кудесник Данкен. Кудесником его назвал Анатолий Владимирович, считавший, что доктор продлил ему жизнь. «Никогда не забуду, — говорил он, — как заботливо опекали меня после операции, денно и нощно дежуря у моей постели, канадские друзья, вселяя в меня уверенность в том, что я встану на ноги и смогу еще послужить, принести пользу хоккею. Такое не забывается».
Опека дружеская — это здорово, конечно, но рядом все же не было никого из своих, близких, родных, с кем можно было поговорить, посоветоваться, кому можно было пожаловаться. Незнакомая речь, незнакомая обстановка сыграли свою роль. Тарасову никогда прежде не делали наркоз. Поэтому его ужасал эффект послеоперационных галлюцинаций. От лекарств, которые ему кололи, он впадал в прострацию, отказывался принимать таблетки, звонил домой и кричал Татьяне в трубку: «Таня, они хотят меня отравить!» — «Папа, никто тебя не хочет отравить. Эти уколы облегчают боль». Тарасов требовал отправить его домой.
В своем монологе — обращении к отцу в сборнике «Всё о моем отце» — Татьяна пишет: «Теперь я понимаю: как военный человек, ты боялся ситуаций, над которыми был не властен. Тебе было незнакомо состояние эйфории, привычнее и понятнее была твоя боль, чем этот седативный, расслабляющий комфорт, лишавший тебя воли и желания бороться. А может, ты боялся, что в этом состоянии ты выдашь какие-то государственные тайны, страшные тайны нашей великой Родины, которые только ты один и знал?..»
На девятый день пребывания в госпитале Тарасов настоял на выписке. В Москву его везли на носилках. 12 часов в воздухе. Без сопровождающих. Татьяна называет чудом, что тогда не разошлись швы, не выскочил сустав и Анатолий Владимирович остался жив.
Несмотря на боли в ноге после операции, на палочку и костыль, помогавшие ходить, Тарасов старался не пропускать крупные международные турниры. И не только крупные и не только международные. В марте 1995 года он побывал в Ярославле на финалах «Золотой шайбы».
Организаторы чемпионатов мира присылали ему персональные приглашения. Весной 1995 года он вместе с Галиной, ушедшей с работы в 1989 году и всегда отца сопровождавшей, собирался лететь на чемпионат мира в Швецию. Готовился, как всегда, тщательно. Составил список необходимых для поездки вещей — блокноты и ручки список обычно возглавляли — и вместе с Ниной Григорьевной постепенно закрывал один пункт за другим, складывая необходимое в «тревожный» чемодан. После чемпионата мира, на который он так и не поехал, Тарасов собирался засесть за рукопись. Он начал писать новую книгу о хоккее. Напоминает о той несостоявшейся поездке только последний тарасовский загранпаспорт без единой визы в нем, выданный 17 апреля 1995 года сроком на пять лет.
Татьяна в те дни улетела со своим ледовым театром на гастроли в Англию. Перед отъездом она договорилась с профессором-урологом из 67-й больницы, чтобы тот посмотрел Анатолия Владимировича и прописал ему какие-нибудь лекарства для поездки — чтобы ему там полегче было. У Тарасова взяли совершенно простенький анализ. Халатность, всегда сопровождающая бессердечие и равнодушие, стала причиной появления в крови Тарасова синегнойной палочки. Заражение. Через день поднялась температура — до 40 градусов. Даже в таком состоянии он названивал друзьям и говорил: «А ты знаешь — я еще живой. Вот с Галей на чемпионат мира собираюсь». «Наверное, — говорила Галина, — сам себя подбадривал».
Его начали колоть, но тут случился микроинсульт. Когда Татьяна позвонила, Нина Григорьевна сказала дочери: «Он уже не говорит, только глазами показывает, чего хочет». Татьяна немедленно заказала билет и прилетела из Лондона. Нина Григорьевна ей сказала: «Решай сама, в какую больницу положить».
Почему Татьяна выбрала 1-й мединститут? «Я верила врачам первого меда, — говорит она. — Всегда сама лечилась у Абрама Львовича Сыркина, он меня спасал, когда у меня случился микроинфаркт после Олимпиады в Калгари. Абрам Львович меня наблюдал много лет, и я доверяла ему абсолютно». Перед тем как Тарасова отправили в реанимацию, в больницу примчался Алексей. Увидев внука, Анатолий Владимирович обрадовался и вдруг смог выдохнуть: «Леха…» «Это, — вспоминает Татьяна, — было последнее слово, сказанное отцом».
Тарасов находился в реанимации 63 дня. Ему становилось то лучше, то хуже. Муж Татьяны Владимир Крайнев пересылал из Германии какое-то редкое лекарство. Его порекомендовал врач Бориса Ельцина Сергей Миронов, отправивший в больницу две упаковки — препарат вводили каждый день. Галина и Татьяна постоянно ездили в Шереметьево — из-за рубежа поступала дополнительная кровь: переливание делали ежедневно. У Тарасова стали отказывать почки — сделали операцию. Подключили к аппарату. «Он очень хотел выкарабкаться, — говорит Татьяна. — Когда меня увидел первый раз в больнице, долго на меня смотрел, а говорить не мог. Он смотрел на меня, и я понимала, что он хочет сказать — теперь вся семья ложится на мои плечи, что он мне верит, он знает: если я приехала, всё будет хорошо».