Помню, как удивился я в детстве, когда узнал, что Гренландия, занявшая такой огромный кусок на карте мира, на самом деле всего лишь остров… Пусть она и самый большой в мире остров, но все-таки раз в пятнадцать меньше Африканского континента. Карта давала явно другое соотношение размеров, потому что была начерчена по правилам меркаторовой проекции, а при этом, чем дальше от экватора к югу и северу, тем больше места на карте занимают моря и земли. Известный географ XVI века Меркатор [7] тут ни в чем, как говорится, не виноват. Он придумал чрезвычайно удобный и весьма распространенный до наших дней способ изображать на плоскости сферическую поверхность Земли. Однако способов решения этой задачи немало, и при каждом из них приходится при передаче на плоской карте так или иначе искажать реальные соотношения размеров, характерные для шарообразной планеты. Но искажения в меркаторовой проекции особенно дают себя знать, когда доходит до изображения именно Европы. Она на карте мира, сделанной в меркаторовой проекции, оказывается в привилегированном положении и кажется сравнительно крупной, как наиболее в среднем удаленная от экватора из всех населенных частей света. Этим-то нередко и объясняют этнографы и психологи привязанность европейцев к наследию Меркатора. Не случайно исторически и положение нулевого меридиана. Европа оказалась при таком его положении посредине карты, посредине мира. Китайцы, например, ревниво отнеслись к этой ситуации уже при первом знакомстве с картой в XVII веке. И пришлось доставившему эту карту миссионеру перечертить ее — так, чтобы посредине мира оказался Китай. А на индийских картах в центре изображали тогда Индию.

Выглядят все эти географические казусы достаточно безобидно, но отражают порой отнюдь не безобидные вещи. Привычка ставить собственную страну в центр мира, считать свой народ не просто единственным в своем роде, но стоящим выше всех остальных народов, предназначенным управлять ими — вот что, пусть не всегда, находит свое выражение на географической карте.

Внешне такой этноцентризм напоминает обыкновение некоторых племен, живущих родовым строем, считать себя находящимися в центре мира. Но причины тут разные. В первобытном обществе это прежде всего следствие слабого общения с окружающим миром. В классовых обществах этноцентризм отражает и защищает интересы господствующих слоев, подкрепляет их «право» на эксплуатацию не только «своих», но и «чужих», обосновывает политическую экспансию, иногда же служит средством против экспансии чужеземцев.

Образчик трактовки собственной страны как находящейся под особым покровительством богов и почти ничего общего не имеющей с другими странами дают труды японского ученого Хираты Ацутанэ (конец XVIII — начало XIX века). Хирата был знаком уже с немалым числом пришедших из Европы научных книг, читал Библию и многое в ней принимал на веру… Но как поразительно преломлялись в его голове новые сведения! Он знал, что Япония — страна сравнительно маленькая, но заявлял: «Как бы мала ни была совершенная страна, она все равно будет совершенной, и как бы велика ни была страна, лишенная достоинств, она таковой и останется».

Другие страны, в том числе Голландия, уговаривают Японию торговать с ними? Но это же, очевидно, свидетельствует об их бедности и о том, что Японии покровительствуют боги. Библия говорит о всемирном потопе, а японские хроники не упоминают столь грандиозного наводнения. Значит, Япония расположена выше над уровнем моря, чем Европа, а Китаю и Корее, которые мало пострадали от потопа или вовсе избежали его, так посчастливилось лишь благодаря их географической близости к божественной стране. Да и вообще Япония создана божествами из особого материала, в отличие от всего мира, изготовленного просто-напросто из смеси грязи с морской водой.

Сходные мифы долго держались во многих странах. Китайская империя начала XIX века, ослабленная внутренними раздорами, атакуемая уже империалистическими западноевропейскими хищниками, сохраняла официальное наименование Поднебесной или Всемирной и рассматривала церемониальные подарки, полученные от Англии, как дань вассала сюзерену…

По мере знакомства с людьми далеких земель отношение к ним менялось. Это очень хорошо видно, между прочим, по тому, как в разное время воспринимался «экзотический» внешний облик.

Люди первобытных племен редко видели заметно отличающихся от них внешне представителей других рас, — во всяком случае, до эпохи Великих географических открытий. А когда видели, то нередко воспринимали их попросту как больных. Жители Южной Африки — члены родовых обществ, впервые увидевшие белых, считали их альбиносами: люди, в коже которых слабо представлен красящий пигмент, изредка рождаются в семьях, принадлежащих ко всем человеческим расам. Так что африканцы жалели европейцев за бледную кожу, тусклые глаза и гладкие волосы.

Средиземноморье в эпоху античности было ареной постоянных встреч людей разных рас, и, по-видимому, здесь привыкли не относиться с чрезмерным предубеждением к людям бледным и смуглым, темно-коричневым и черным. Однако даже в этом регионе утвердилась вавилонско-библейская легенда о том, что «черные люди» — потомки Хама, оскорбившего своего отца Ноя и проклятого им. Но вот когда, много позже, гости из феодальной и раннебуржуазной Европы встречались с хозяевами феодальной Восточной Азии, обе стороны почти всегда смотрели свысока на новых знакомцев.

Китайцы именовали европейцев «большеносыми дьяволами» и «красноволосыми варварами». Японское правительство в XVIII веке однажды издало официальное описание португальцев, согласно которому у них «кошачьи глаза, огромный нос, красные волосы и язык как у птицы-сорокопута». Самый вид европейца вызывал душевное смятение у жителя изолированной в течение столетий Японии. Один из них, посетивший голландский корабль, рассказывал: «Когда мы поднялись на палубу, капитан и другие лица сняли шляпы, приветствуя нас. Лица у них темные, болезненно-желтоватые, волосы желтые, а глаза зеленые». Казалось бы, описание вполне реалистичное, ничего внушающего ужас в нем нет. Но заканчивается это описание так: «Кто при виде их не обратился бы в бегство от страха?»

А воображение европейцев оставило нам фантастические порой описания внешности жителей других частей света. Не будем вспоминать безголовых чудовищ со ртом на груди, о которых Отелло рассказывал Дездемоне. Воины и мореплаватели, во многом вполне заслуживающие доверия, оставили ужасные истории о страшных обитателях заморских стран. Некоторых южноамериканских индейцев описывали как настоящих великанов, и вплоть до XIX и XX веков следы таких исполинов пытались разыскать в Патагонии многие географы и этнографы (в том числе жюльверновский Паганель в «Детях капитана Гранта»). Европейцы на китайских рисунках часто обретают фантастических размеров носы. На старинных рисунках, сделанных европейцами и изображающих африканцев, индейцев, азиатов, обычно до карикатурности подчеркнуты расовые черты их внешности.

Японец XVIII века говорил о болезненно-желтоватых лицах голландцев, а в конце XIX века энциклопедия Брокгауза и Ефрона определила цвет кожи китайцев как «болезненно-желтоватый». Не стоит сразу обвинять в расизме ни этого японца, ни автора статьи в энциклопедии. Но вот в этноцентризме их упрекнуть наверняка можно: за эталон, за нормальный, здоровый принимается только цвет кожи собственного народа. Свое, привычное воспринимается как естественное и здоровое, а чужое, несхожее вызывает мысли о болезни. Правда, при более долгом знакомстве разумные европейцы, африканцы, азиаты убедились: «другие» ничем не хуже. Время исправило старые взгляды на красоту как свойство представителей только твоей собственной расы.

Французские путешественники по Индокитаю, английские исследователи Африки, немецкие посетители Китая в XIX веке не видят, насколько красивы местные женщины. Бирманок, вьетнамок, лаотянок описывают как дурнушек, а путешественники XX века, напротив, восхищаются внешностью обитательниц тех же самых мест. Герой романа английского писателя Грэма Грина «Тихий американец» поражен тем, насколько хороши собой все без исключения вьетнамки.