Вечерами, сидя у казачьего камелька, слушал Василий рассказы этих людей. Деды и отцы их ушли в Турцию под предводительством атамана Игнатия Некрасы после подавления булавинского восстания донских казаков. Были они раскольниками-поповцами и поселились на Дунае отдельными деревнями. Села эти быстро пополнялись новыми жителями: с Украины, а также из Великороссии, бежали сюда все новые и новые крестьяне-раскольники, спасавшиеся от религиозных гонений и свирепой солдатской рекрутчины.

Но бежали сюда не одни раскольники. Ниже по течению Дуная поселились в этих же краях запорожские казаки, недовольные роспуском Новой Сечи. Молдаване и валахи называли некрасовцев «липованцами», а запорожцев «руснаками». Между обеими группами переселенцев вспыхнула лютая, непримиримая вражда, доходившая до жестокого кровопролития, об этом с горечью рассказывали Василию старики некрасовцы.

Баранщиков пытался убедить приютивших его некрасовцев воротиться на родину: дескать, всемилостивейшая государыня всем прощает старые вины и в Херсоне дает на поселение дом, лошадь, корову, овцу и несколько денег. А старики деды, которые еще малыми детьми пришли сюда в 1709 году, только печально головами качали, слушая Васильевы уговоры.

— Нет, — говорили они, вздыхая, — хоть и тянет в родные края, да не забыты нами старые обиды, неохота шею совать в крепостное ярмо, а спину под плеть подставлять.

Один из этих дедов, девяностолетний старец Трофим, еще помнил страшный для казачества 1708 год. В тот год воевода Долгорукий расправился с непокорными казаками-булавинцами станицы Решетовой, так расправился, что до старости лет сохранил дедушка Трофим в памяти ряды виселиц, пламя пожаров и грохот ружейных залпов: это солдаты расстреливали пленных.

— И ты, когда пойдешь, добра не найдешь! — говорил старик Баранщикову. — Оставайся с нами, женим тебя, хозяйство завести поможем, без царицыных милостей.

— Спасибо на добром слове, дедушка! Только лучше уж пособите мне через Дунай перешагнуть. На родной стороне и бог помилует, а на чужой-то и собака тоскует. Три сыночка в Нижнем Нове граде остались, и живы ли — не ведаю. Решил домой, не обессудьте. Есть ли у вас здесь досмотр турецкий на берегу? Или нет на переправу запрета?

— Бывает, осматривают. Да велик батюшка Дунай Иванович, не больно-то и надобно туркам за каждой лодкой смотреть. Ежели стоишь на своем — собирайся завтра в дорожку: поутру наши рыбаки в Журжево пойдут, на тот берег. С ними и переплывешь.

На другой день, 10 августа, переправили рыбаки-некрасовцы своего гостя на левый берег. Без всяких приключений дошел он до города Бухареста, пересчитал здесь остатки монет в мошне и решил поискать приработка. Вскоре узнал Баранщиков, что здесь, «в Букурештах, русские снимают подряды, делают мазанки, погреба для вин и другую тяжелую работу исполняют, до коей природные тамошние жители не охотники».[40] В такую русскую артель плотников, каменщиков и землекопов Василий подрядился на две недели — строил погреб для местного винодела на окраине города. Артельщики звали Василия остаться с ними до зимы, сулили верный заработок, но как только кошелек нижегородца чуть-чуть потяжелел, он снова пустился в путь, на северо-восток.

Еще дважды пришлось наниматься на поденные работы, в Фокшанах и Яссах. Василию очень понравились эти города и сам валашский народ. С добрым чувством рассказывал потом Баранщиков о молдавском гостеприимстве и навсегда сохранил в памяти, как «молдаванцы переправили его через Днестр в местечке, называемом Сорока».[41]

Ведь за Днестром — конец турецким владениям! Конец неотступному тайному страху — быть изобличенным и схваченным. Там, на северном берегу Днестра, начинается Речь Посполитая и живет православный малороссийский народ. Неужто подходит конец наитягчайшему мучительству и самым великим опасностям? Только бы напоследок не обмишулиться! К кому здесь за помощью, за советом обратиться? Как избежать роковой ошибки на пороге спасения?

В местечко Сороки пришел Василий перед вечером. На оранжевом фоне закатного неба виднелась мрачная крепость. У самого берега Днестра, на небольшом взгорке, по углам правильного четырехугольника, высились круглые зубчатые башни, соединенные между собой неприступной каменной стеной. А на той стороне реки мирно зеленели над водой кустарники и паслось стадо. Вот она, воля, рукой подать, но…

На верху одной из башен, мелькая между зубцами, прохаживалась крошечная фигурка в белой чалме. Турецкий солдат, наблюдатель или часовой! Такую же фигурку разглядел Василий и на другой крепостной башне. Что же делать?

В стороне от крепости, вдоль плавной излучины реки, тянулись изгороди и белели домики поселка Сороки. Путник медленно брел по улице, смотрел на дома, на чужие лица. Кому довериться?

Вдруг он различил всплески весел и скрип уключин: с левого берега подходила лодка! Василий обогнул чей-то огород и задами выбрался к реке. Гребцы-молдаване удерживали багром у мостков большую лодку. Какой-то мальчик старательно черпал деревянным ковшом воду, набравшуюся на дне. Несколько молдаванских крестьянок и два пожилых поселянина сошли с мостков на песок, усыпанный ракушками.

К высадившимся приблизился турецкий стражник.

— Бумагу давай! Развязывай узлы!

Пока женщина сердито препиралась с турецким солдатом, Баранщиков шепнул гребцам:

— Когда обратно пойдете?

— Сейчас. Мы с того берега, близ Ямпола живем.

— Ребята, возьмите меня с собой. Не говорите турку, что я чужой. Скажите, мол, лекарь, и вы должны доставить меня к больному. А солдату я покажу бумагу.

И Баранщиков отважился на риск — он развернул свой венецианский паспорт в надежде, что стражник не сумеет его прочесть. Когда стражник потребовал фирман от нового пассажира, Василий важно помахал великолепной бумагой с печатями, геральдическим львом и святым Марком, покровителем Венеции.

— Это — большой лекарь, из Кишинева. К больному везем! — заявили гребцы.

И турок уступил «врачевателю» дорогу к мосткам. Лодка закачалась, берег Бессарабии стал отдаляться. Вот и вся красивая излучина Днестра перед глазами, поселок и заречные холмы. Прошли стрежень реки с быстрым течением. Последний взгляд назад, на силуэт сорокской крепости и… здравствуй, берег желанной свободы!

Василий выскакивает прямо в воду. Помогает подтянуть лодку, обнимает удивленных гребцов и рукавом вытирает слезы с лица. Молдаванские перевозчики даже не захотели взять плату с этого странного путника.

Наличных денег хватило ненадолго. А погода подгоняла!

Кончились теплые ночи, позволявшие ночевать хоть под открытым небом; дожди м дорожная грязь сменились морозцами; ветер свистел в облетевших ветвях, и лишь в погожие деньки бабьего лета, когда летающая паутина садилась на лицо, удавалось путнику делать большие переходы. Прекратились и случайные заработки, приходилось частенько пробавляться подаянием. «Многие не отвергали моего прошения, кто пищей, а иные деньгами», — вспоминал впоследствии российский странник.

Так дошел Василий Баранщиков до уманских владений графа Потоцкого. Под вечер спросил у встречного украинца, что за село впереди, получил ответ:

— Ладыжинка, на ричцы Ятрани стойить, а до Уманимиста ще двадцять верстов.

Начинало смеркаться, моросил холодный дождик. Василий присматривался к хатам, нет ли где дымка из трубы. Опыт давно научил Василия не искать пристанища у богатых. Поэтому и здесь постучался он в окошко, затянутое бычьим пузырем вместо стекла. Пожилая крестьянка впустила его в дом, где Василий поздоровался еще с двумя женщинами, видимо матерью и сестрою хозяйки. Мать была очень стара, обеим сестрам перевалило давно за сорок.

— Ты блызэнько стань, божа людыно! — зашамкала старуха, порываясь встать с лавки, задвинутой за стол. — Часом нэ в Билу Цэркву ты зибрався?

Василий помнил наизусть курьерскую маршруту. Он подтвердил, что дня через три, четыре доберется и до Белой Церкви.