Согнанные варяжскими палицами в государство, русские, как могли, противились этому, прилагая в течение веков силы, чтобы разрушить навязанное им государство и начать жить, как многие тысячи лет жили их предки. Это, конечно, утопия. Без сомнения, жизнь заставила бы русских создать государство. Но каково было бы это государство — это вопрос. Была бы у него столь кровавая и алогичная история, как у Руси, Российской Империи и Советского Союза?

На эти вопросы пытается ответить книга покойного генерала Беркесова, которую при любезном содействии американского "Славянского Собора" мы предлагаем англоязычному читателю. Я хорошо знал Беркесова. Нам довелось вместе работать в дни крушения СССР и позднее. Я думаю, что его книга будет полезна и для дипломатов, и для ученых, и для бизнесменов, словом, для всех, кому необходимо понять Россию "умом". Хотя сами русские пытаются уверить весь мир, что это невозможно.

В заключение мне хочется сказать несколько слов о том, как ко мне попала рукопись настоящей работы. Генерал Беркесов мне ее не передавал. Я получил ее после его неожиданной смерти, обстоятельства которой еще не до конца выяснены. Получил по агентурным каналам, и это обстоятельство долгое время не давало возможности настоящую работу издать.

Теперь, когда эта книга издана, я заявляю, что сохраняю за собой авторское право лишь условно. Если кто-нибудь из родных и близких генерала Беркесова предъявит свои права на эту рукопись, эти права будут немедленно легально подтверждены и материально компенсированы.

И, наконец, я выражаю искреннюю благодарность Джону Бэрдеку и Сюзанн Мэйз за помощь в переводе этой книги на английский язык ив ее редактировании. Я также признателен Клайду Гореку из библиотеки Конгресса, который помог проверить и откорректировать некоторые положения этой книги, которые нам были не до конца понятны. Хотя кое-что нам непонятно и сейчас. Пусть в этом разберутся читатели.

Джеральд М. Макинтайр

Бостон,

штат Массачусетс

Глава 1. Следователи КГБ

В юности я мечтал стать журналистом. Но судьба распорядилась иначе. После окончания школы и службы в армии, я поступил на юридический факультет Ленинградского Университета, окончив который, стал следователем прокуратуры. С помощью своих друзей, закончивших ЛГУ раньше меня, и по рекомендации горкома комсомола, я в 1975-ом был принят в КГБ, где был сначала оперативным работником, а затем стал следователем.

Следователь тогдашнего КГБ был фигурой весьма своеобразной. Он, конечно, как и следователи МВД и прокуратуры, обязан был руководствоваться в своей работе Уголовным и Уголовно-процессуальным кодексами, но главным образом он вынужден был руководствоваться политической конъюктурой данного момента, которая определялась многочисленными подзаконными инструкциями и директивами.

Фактически у следователя не было никаких особых забот. Задолго до открытия какого-либо очередного уголовного дела по составу политического преступления, определялись обвиняемые и круг свидетелей. Принималось решение, по какой статье того или иного обвиняемого проводить, какой срок ему определить и тому подобное. Принимались решения и по свидетелям. Этого после "дела” уволить с работы, а на этого параллельно или после завести отдельное "дело" с таким-то сроком. Люди еще гуляли на свободе, не подозревая, что их судьба уже решена на наших совещаниях. Так что роль следователя КГБ сводилась только к оформлению дел, заранее предрешенных. А с помощью оперативных служб, с которыми следователи КГБ взаимодействовали как никто и нигде, недостатка в делах никогда не было.

Были даже секретные списки кого и когда посадить. Что-то вроде графика посадок. Не сажали всех сразу, главным образом потому, что не хватало следователей для юридического оформления дел. Я с удивлением узнал, что на весь КГБ такой огромной страны как СССР всего около пятисот следователей. Поговаривали, что это число специально ограничено, чтобы избежать массового, неконтролируемого террора, чего наверху побаивались, главным образом из страха за свою личную безопасность и благополучие.

Там-то хорошо знали и помнили, как быстро массовый террор выходит из-под контроля, пожирая своих вдохновителей и организаторов. Я не буду утверждать, что так оно и было, но уверен, что будь нас, следователей КГБ, не 500, а, скажем, хотя бы 10 тысяч человек, так бы все и произошло. Всю работу, которую нам распределили на год, мы бы сделали за неделю и пошли бы дальше.

Кто же были те, против кого были направлены все наши усилия?

Если не считать ничтожного количества махровых контрабандистов, продавцов наркотиков и потенциальных террористов (в большинстве своем ненормальных), нашей мишенью был цвет нации — ее мыслящая часть. Я специально не употребляю здесь слова "интеллигенция", поскольку в данном контексте этот термин был бы не совсем верным. Для меня он вообще является очень туманным и непонятным. Под нашим прицелом было все мыслящее. Если, скажем, простой рабочий позволял себе чем-нибудь увлекаться, кроме пьянства и домино, то он немедленно попадал к нам на заметку. Его поведение анализировалось, устанавливались связи и тому подобное, причем все делалось с целью найти предлог для его изоляции от общества.

Помнится, я был еще совсем начинающим работником КГБ, когда собирались материалы на одного рабочего завода, носящего тогда имя Жданова. Завод был кораблестроительным, а рабочий — молодой парень — корабельным плотником, влюбленным в свое дело. Корабельный плотник — это вообще ныне редкая профессия. А влюбленного в свое дело корабельного плотника надо еще поискать! Сильная любовь к своей профессии уже считалась почти криминалом. А тут мы еще узнаем, что этот парень, кроме того, и отличный моделист, интересуется военными кораблями, собирая открытки с их изображением.

Россия — это вообще страна коллекционеров. Собирательство чего угодно: марок, открыток, значков, монет, конвертов и даже спичечных этикеток оставалось практически единственной официально незапрещенной отдушиной, где люди могли как-то проявить свою энергию и интеллект для самовыражения, а не для победы коммунизма. Я убежден, что в одном Ленинграде было больше коллекционеров, чем во всем остальном мире за пределами СССР.

Мне кажется, что если бы вожди большевизма были последовательными, то коллекционирование чего угодно должно было быть запрещено как мелкобуржуазная страстишка к накопительству и наказываться наряду с любым антиобщественным проявлением. Скажем, по той же знаменитой 58-й статье п. 15-й — до 10 лет лишения свободы с конфискацией коллекции. Но, видимо, руки не дошли до такого совершенства законодательства. Правда, отсутствие такой статьи, если говорить честно, мало кого беспокоило.

Когда Сталину понадобилась редчайшая марка, посвященная полету Леваневского, для подарка президенту Рузвельту, то в пять минут московского коллекционера Эршельского, осмелившегося этой маркой владеть на зависть остальным, отправили в лагерь на 15 лет (где он и погиб). Огромную коллекцию конфисковали, вынули из нее одну марку, остальное куда-то выбросили. Мне как- то в архиве попалось дело Эршельского, и я посмотрел, как оно было оформлено. (После ленинских беззаконий от НКВД, МГБ и КГБ строжайше требовалось обязательное легальное оформление уголовных дел. Видимо, для будущих историков!) Выяснилось, что за уклонение от военной службы. Согласитесь, что для военного времени приговор более чем мягкий, если не считать одного обстоятельства — Эршельскому было 73 года! Поэтому и не расстреляли, как объяснили мне сведущие люди.

В наше же мирное время за коллекционерами внимательно наблюдали, давая коллекции вырасти до определенных размеров, затем владельца арестовывали за что угодно. А повод всегда был: за спекуляцию, за нетрудовые доходы, за спекулятивный обмен (был такой термин), за мужеложство, наконец. Оформляли ему срок, как правило, не очень большой: до 10-ти лет. Коллекцию конфисковывали и продавали в специальных магазинах по смешным ценам. Так что коллекционеры картин, антиквариата, монет, орденов и марок (я уже не говорю о коллекционерах холодного и огнестрельного оружия, а были и такие!), постоянной ходили по лезвию бритвы и, как правило, неудачно.