Двор не отрезан и от всей остальной Франции. Король это знает, радуется этому, использует это. Общество получает свою информацию о дворцовой жизни и этим довольно. Фюретьер в своем «Всеобщем словаре» собрал много поговорок на эту тему: «Двор хорошо воспитывает провинциалов»; это «хорошая школа, в которой учатся жизни»; «провинциалы вскоре освобождаются от налета провинциальности, когда попадают в Париж, ко двору, на службу в армию»{42}.
Отец Буур — как известно — считает, что период после Фронды был вершиной цивилизации наших нравов. Она, с его точки зрения, была достигнута еще до заключения Пиренейского мира. Это означает, что наши отцы не дожидались ни перевода на французский язык «Придворного человека» (1684) иезуита Грасиана{44}, ни переезда Людовика XIV в Версаль, они создали кодекс правил поведения в обществе, трудились над утонченностью норм благовоспитанности. Впрочем, двор не был создан в 1682 году: основные правила церемониала для двора были составлены при Генрихе III. Но придворный церемониал пополняется новыми правилами; меняется стиль, дух со временем: мы многим обязаны и придворному этикету времен Мазарини. Уже с 1643 года, по крайней мере, двор формирует{42} страну. «Соблюдение приличий, вкус к благопристойности, хороший внешний вид, приветливость, знание правил хорошего тона, светские манеры, знание света, умение себя вести, одним словом, целый набор правил, чтобы уметь себя правильно вести, знать, о чем говорить, и еще что-то неуловимое, что и составляет благовоспитанность, выработаны двором, идут от двора непосредственно или переняты от него, даже если и кажется, что нить ведет в салон Рамбуйе или салончики жеманниц».
Даже если Париж был необходим для формирования благовоспитанного человека, он в основном — продукт двора. Он не инстинктивно все знает, ничего не дается без практики. Ему охотно предлагают руководствоваться напечатанными справочниками (Шевалье де Мере публикует один за другим в 1677 году три сборника хорошего тона: «О развлечениях», «Об остроумии», «О беседе»{72}), но Буало требует большего: под благовоспитанностью понимается внутреннее содержание личности.
Чтобы казаться благовоспитанным человеком, надо, одним словом, им быть. Мы должны быть признательны итальянцу Мазарини, испанке Анне Австрийской, которые сформировали одновременно Людовика XIV и тип благовоспитанного француза. С самого начала своего личного правления королевством благовоспитанный человек, эта rara avis (редкая птица), становится образцом для подражания. Воспитанный человек обладает определенными качествами, но также не теряет своего национального своеобразия, и эта национальная самобытность его и отличает от итальянского кавалера и кастильского кабальеро, от британского джентльмена и тевтонского рыцаря.
Наш социальный идеал, благовоспитанный человек эпохи Людовика XIV, — это человек тонкий, легкий в общении, с хорошими манерами и из хорошего общества. Он знает, что такое благопристойность, и воспитывает в себе такие манеры, избегает неблаговидных поступков. («Неблагопристойно для советника играть в комедиях, даже ради развлечения. Неприлично пожилой женщине одеваться в яркие цвета». Неприличным считается в королевстве целовать руку дамы, если она не принцесса; но пристойно сказать «на испанский манер»: «Целую ваши руки»{42}.) Искусство приличного поведения состоит в соблюдении настоящего кодекса правил для благовоспитанного человека. Правильно понятая благовоспитанность становится почти аскезой.
Если знание правил хорошего тона формирует хорошие манеры, то забота о логике, чувстве меры и вкусе способствует развитию науки и языка. Грубость двора Генриха IV теперь ушла в прошлое, в то же время наблюдается возврат к некоторым требованиям времен Генриха III. Необразованность больше не считается хорошим тоном. Буржуа теперь уже не являются более образованными, чем дворяне. Современные коллежи — особенно иезуитские — уже воспитали три поколения детей дворян и разночинцев. Отныне «тонкость ума присуща не только писателям, но и людям шпаги, и аристократам, не отличавшимся большой образованностью при последних королях»{15}. Буур воспевает в 1671 году культурную революцию: «У нас есть еще герцоги, графы и маркизы, отличающиеся тонкостью ума и весьма эрудированные, которые одинаково хорошо владеют пером и шпагой, способны создать балет и написать исторический трактат, разбить лагерь и построить армию в боевом порядке для сражения». «В государстве, в котором ум — это инструмент, позволяющий сделать карьеру, — как пишет тот же Буур{1}, — благовоспитанный человек имеет право показать свою образованность и считает почти своим долгом не скрывать свой ум». (Это противоположно английским нравам, которые требуют от джентльмена быть более или менее нейтральным и скрывать свой ум.)
Избегать педантизма — одно из правил французского стиля поведения. «Я стараюсь как могу, чтобы не быть скучным»{92} — эта фраза Сент-Эвремона определяет одну из черт благовоспитанности.
Кроме этих социальных и интеллектуальных предписаний благовоспитанный человек французского общества XVII века еще и «порядочный человек», «благородный человек», «не злословящий», «хороший человек», то есть человек честный, смелый и руководствующийся честью. Во Франции еще до Монтескье сделали открытие, что монархия основывается на чести. Не случайно, что благовоспитанность становится моральным качеством, поскольку быть воспитанным означает уметь жить в обществе и жить по определенным правилам общества.
В дополнение к этому следует также поговорить о происхождении. Во Франции, в которой происходят преобразования, и по воле Людовика XIV происхождение часто не является определяющим и компенсируется другими достоинствами: Флешье, Кольбер, Расин, Буало — выходцы из буржуазии. Тем не менее каждый из них может служить наглядным примером благовоспитанного человека. У них есть достоинства, они отмечены самим королем. Людовик XIV в течение всего пребывания на престоле внушает и Франции и Европе мысль о том, что отныне можно быть «достойным человеком» благодаря своему таланту и приносимой пользе, не будучи обязательно «человеком знатного происхождения». Подобное нововведение устраняет последние помехи для продвижения благовоспитанного человека как при дворе, так и в парижском светском обществе.
Близкие друзья короля
В Версале (до того как он стал большим Версалем) в течение первых двадцати лет личного правления Людовик XIV не был недоступным, и это факт. По крайней мере, он оставляет для многих открытыми некоторые пути доступа к себе. Можно не слишком приближать знать (король, как пишет в 1668 году маркиз де Сен-Морис, «не выказывает никакой особенной готовности принять кого-либо, и лицо его всегда остается серьезным, даже во время развлечений и забав… Король решил пользоваться таким приемом, чтобы поддерживать в своих придворных уважение к себе»{93}), но не рвать полностью с народом.
Начиная с 1661 года Людовик XIV регламентировал, способствовал введению прошений, адресованных королю; так действовали в древние времена прямые суды (например, суд Людовика Святого, сидящего под своим дубом), и они служили замечательным средством управления. Он объясняет это для наследника: «Я дал понять, что в каких бы то ни было делах надо было только у меня просить милости», при возможности обращаясь ко мне лично, особенно путем подачи прошений. «Я детально знакомился с состоянием моих подданных; они видели, что я думаю о них, и ничто так сильно не притягивало ко мне их сердца»{63}. Позже в Версале устраивали каждый понедельник большой стол, предназначенный для прошений королю о помиловании, и выставляли его в зале охраны. До 1683 года маркиз де Лувуа, потом Куртанво, его сын, принимали прошения. В конце недели Лувуа, которому его занятия позволяли с легкостью выполнять дополнительную работу, приносил эти прошения в совет. Оттуда их направляли к соответствующим государственным секретарям. Еще через неделю каждый ответственный за свой департамент представлял доклад, и только тогда Людовик XIV разбирал эти прошения по очереди одно за другим. Использовали три пометки: «нет» — для отказов, «да» — в случае приема и «король учтет». Двусмысленность этой последней формулировки необязательно означала отказ, но об отказе и подумал в мае 1685 года несчастный де Сен-Женьез, капитан гренадеров, который пытался покончить жизнь самоубийством, когда получил обратно свое прошение с такой пометкой{97}.