Целые три недели внимание всех — а не только врачей — было приковано к больному королю, и до 11 июля никто не мог предвидеть, что монарх победит болезнь. Недели болезни имели политические и психологические последствия. Людовик XIV действительно почувствовал себя на пороге вступления в мир иной.
7 июля он сказал кардиналу: «Вы решительный человек и лучший мой друг. Вот почему я вас прошу предупредить меня, если я дойду до крайнего предела»{70}. Болезнь короля подтвердила искреннюю привязанность Мазарини к своему крестнику (не надо забывать: всемогущий министр не был уверен, что в случае смерти Людовика он сохранит свою должность{112}). Болезнь короля подтвердила лишний раз любовь Анны Австрийской к своему сыну. Мы знаем, что королева-мать «отказалась… даже от отдыха» и не отходила от постели сына{70}.
Следствием болезни короля было еще одно открытие, неприятное, но поучительное. Как только окружение короля посчитало, что он умирает, «тотчас же все придворные повернулись лицом к его брату, Месье»{112}. Король не мог не замечать этого, в те минуты, когда приходил в себя между перепадами температуры и в начале своего выздоровления. Это было жестоким уроком после недавних суровых уроков Фронды!
Наконец во время болезни в Мардике раскрылась любовная связь короля и Марии Манчини, племянницы кардинала. Уже около двух лет (с декабря 1656 года) племянница Мазарини ждала того момента, когда она добьется особого расположения Его Величества и вытеснит свою сестру Олимпию. Олимпия была красива и глупа; она сошлась с королем и быстро утомила своего любовника, который дал ей в мужья в 1657 году графа де Суассона из Савойского дома. Мария, напротив, не отличалась красотой, но была умна и честолюбива. Она увлекла короля и сумела покорить его своим умом (Людовик никогда не любил дураков). Она с ним говорила об Астрее, пересказывала ему разные рыцарские романы, старалась потихоньку отвлечь короля от плотской любви, бросая вслух: «Как интересно было бы пережить вдвоем рыцарскую любовь!»
«Есть разные манеры изъясняться, — читаем в Словаре Фюретьера, — более или менее вкрадчиво-ласковые». Манера Марии Манчини начинала действовать на короля. Он видел в ней красоту дьявола — и, вероятно, честолюбие придавало ей немного красоты. Король восхищался ее греко-латинским образованием, умом, сдержанностью: из тактических соображений молодая девушка позволяла лишь самые безобидные прикосновения украдкой.
И вот Мария считает, как и весь двор, что король вот-вот умрет. Вся ее любовная «кампания» может быть проиграна. Она такая маленькая, толстенькая — над ее телосложением все потешаются, называя ее «кабатчицей»; она считает себя Золушкой в своей семье, жалким подобием графини де Суассон, своей сестры; она сделала ставку на чувства короля. Как она надеялась взять реванш, став королевой! Реванш над сестрами, над своей покойной матерью, над кардиналом, этим дядюшкой, который ее раздражает своим недоверием к ней и явно игнорирует ее достоинства. Реванш над придворными, которые не принимают ее всерьез. И вдруг такое разочарование, такое крушение всех надежд — может не осуществиться ее удивительный план, могут не сбыться ее фантастические мечты! Вот почему в течение всей болезни в Мардике Мария, по словам Мадемуазель, «обливалась горючими слезами»{125}.
Как только король выкарабкался из этой ситуации, ему будет доложено об этих слезах. Он в этом увидит (а кто бы в его возрасте не увидел этого?) доказательство незаинтересованной и прочной привязанности. Он даже будет думать о женитьбе на ней.
Второе путешествие по Франции
Король прошел хорошую подготовку в военной школе, где учился с большим усердием. Кроме приобретения знаний по военному искусству, Людовик старался лучше узнать свое королевство. То, с чем юный монарх не смог познакомиться во времена Фронды, открылось ему после нее. Во времена волнений он объездил парижский бассейн; он даже выехал за его пределы в юго-западном направлении. Он открыл для себя к концу 1652 года, кроме Иль-де-Франса, Пикардию (1647, 1649), Верхнюю Нормандию с Руаном (1650), Шампань (1650), куда ему нужно будет приехать много раз из-за военных действий, Бургундию (1650), Пуату (1650, 1651), Гиень (1650), Берри, где еще не стихли волнения (1651), Анжу и Сомюр, интеллектуальную столицу французского протестантизма (1652), долину Луары (1652). За шесть лет — около двенадцати провинций! И мы знаем, что эти края, даже те, которые в нормальной ситуации жили бы хорошо, предстали перед взором короля в самом неприглядном виде: всюду анархия, бедность, нищета.
В период между Фрондой и смертью Мазарини (1661), то есть в течение первых восьми лет преобразований, Людовик XIV совершает политические или военные поездки, поездки, связанные с неосуществимой савойской женитьбой и с реальной женитьбой на испанской принцессе. Эти поездки позволят ему открыть для себя семь или восемь других провинций: одни из них с давних пор принадлежали королевству, присоединились к Франции лишь частично или только высказывали свое желание присоединиться. Это были Лотарингия (1653, 1656), Фландрия (1658), где он чуть было не умер, Лионне (1658), где приключение с Манчини перерастет в страсть, Сентонж (1659), в котором он навсегда запомнит и Сен-Жан-д'Анжели, и Бруаж, Верхний и Нижний Лангедок (1659) — за семь лет до начала работ по строительству канала, соединивших два моря, — Прованс (1660), Авиньон, Страну Басков (1660).
Эта поездка Людовика XIV по Франции может сравниться с путешествиями ремесленников по стране (если не по продолжительности, то по длине маршрута). Королевский кортеж, конечно, иногда встречал на своем пути этих людей труда, которые, умея работать со сноровкой и желая совершенствоваться профессионально, переходили из провинции в провинцию с палкой в руке, дорожной флягой и мешком за плечами; шли свойственной им размеренной, широкой и спокойной поступью. Этим молодым людям совершенно чужда политика, они радовались лишь тому, что окончилась гражданская война, так как все эти волнения вредно сказывались на найме и занятости.
Король путешествует на этот раз более комфортабельно: во всяком случае, он лучше одет и отдыхает в удобной постели. Его интересы шире и возвышеннее: он хочет составить себе представление о целом, наблюдая частные случаи. Это профессиональный интерес, который можно сравнить с интересом молодого плотника или ремесленника-шляпника. В удивительной памяти Людовика (которая была присуща Бурбонам) запечатлеваются исподволь, но прочно провинция за провинцией, создавая «образ Франции». Итак, у него другие заботы, в отличие от забот Марии Манчини. Они менее романтичны и зависят от обстоятельств. Молодой монарх сравнивает. Он знает, что его королевство — это страна контрастов, что север богаче, там лучше работают, его легче обложить налогами и провести мобилизацию. Он понял, что каждая провинция — это территория со своими особенностями; теперь он уже может сравнить Верхнюю и Нижнюю Пикардию, Верхний и Нижний Лангедок. Все четче с каждым днем он открывает для себя, что во Франции не существует единого дворянства, а около полудюжины дворянских сословий; что во Франции есть буржуазия, но это городское сословие тоже отличается множеством нюансов. Эти неравенства и варианты неравенства, для которых в XVII веке объединяющим было то, что называют «свободами», являются признаками высокой цивилизации, создают силу и своеобразие страны.
Этот юный монарх с живым умом и четкой памятью может, при сравнении провинций, городов, деревень, сословий (профессий), рассматриваемых со всех сторон в определенный момент, сопоставить хронологически, провести параллель между Францией периода Фронды и Францией в период восстановления. Мы, конечно, не располагаем такими сведениями, как он, а историография дает о периоде с 1653 по 1661 год весьма противоречивые сведения. Будущее снимет покров с тайн последнего правления Мазарини, но по эффективности первых месяцев личного правления Людовика XIV королевством (1661) мы догадываемся, что король не действовал во всем импровизаторски, не создавал на пустом месте. Интенданты, в частности, о которых можно говорить сегодня с пренебрежением, и это считается хорошим тоном, военные комиссары, сборщики тальи и некоторые другие комиссары или офицеры начали поднимать из руин, восстанавливать королевскую администрацию. Слишком известная фраза из «Мемуаров Людовика XIV за 1661 год» — «Беспорядок царил повсюду» — это явное преувеличение с точки зрения политической и педагогической. Эта фраза могла ввести в заблуждение наследника, для которого она и была написана. Но не Кольбера и не короля.