Все отныне развивается очень стремительно. 21 октября король приказывает сослать герцога Орлеанского и въезжает в свою столицу с незабываемым блеском. «Почти все население Парижа пришло его встречать в Сен-Клу»^{70}, — утверждает Мишель Летелье. 22-го парламент вновь в Париже. 25-го герцог Орлеанский подписывает документ о повиновении и признании своей вины. 26-го Людовик XIV пишет Мазарини: «Мой кузен, пора положить конец страданиям, которые вы добровольно претерпеваете из-за любви ко мне». 12 ноября монарх подписывает новую декларацию против последних мятежников (Конде, Конти, мадам де Лонгвиль, Ларошфуко, принца де Тальмона и др.). 19 декабря он призывает арестовать и заключить в тюрьму кардинала Реца — этого Гонди, от которого исходило все зло или, по крайней мере, большая часть. Наконец, 3 февраля, Мазарини использовавший последние часы изгнания, чтобы привести к повиновению королю форты Барруа, возвращается в Париж с триумфом.

В общем, ничего не оставалось после такой разрухи, как заново начинать строить.

Глава IV.

УРОКИ ФРОНДЫ

От девяти до четырнадцати лет, в возрасте, когда его сверстники — дворянские дети или дети буржуа — учили прекрасную латынь у иезуитов, король Франции наблюдал, как его народ раздирали чудовищные противоречия; он сам перенес множество нравственных страданий. Только такой утонченный человек смог многое простить, не таить в душе зла — многие авторы с этим согласны. Последствия гражданских войн слишком упрощаются. Остановимся на трех из них, которые отразились на психике короля: Людовик никогда не забудет, кто был фрондером (кардинал де Рец и судейские парламента, фигурирующие в самом начале списка); Людовик, наверное, после стал испытывать сильное и непоколебимое желание установить порядок, который помогал бы ему неустанно и последовательно проводить в жизнь необходимую социальную и культурную политику; король невзлюбил из-за Фронды свою столицу, и это предопределяло его решение построить Версаль и поселиться в нем.

Не все сказанное полностью соответствует истине, поэтому нельзя оставить без внимания другие, более важные факты. Так, Фронда не только потрясла душу короля, она сформировала его ум и выковала его характер. Мы знаем, что Мазарини был превосходным воспитателем. Он всегда отдавал предпочтение тому, чтобы его питомец приобщался в первую очередь к делам, а не отдавался бы полностью своему схоластическому образованию. Конечно, не кардинал спровоцировал гражданскую войну: игра могла стать смертельной для него самого и для Франции. Но позже, возвратившись из ссылки и вскоре достигнув вершины своего могущества, он понял, что время смуты лучше всякого другого опыта окончательно сформировало интеллект, здравомыслие, память и волю Людовика.

Эти суровые события, которые потрясали нацию с 1648 по 1653 год, превратили ребенка во взрослого, маленького короля — в Великого монарха; Францию, многоликую и воинственную, какой она досталась наследнику Людовика XIII, — в королевство современного типа и во многих отношениях образцовое. «Фронда, которая должна была погубить монархию, влила в нее новые силы[23].

Гербовник мятежников

Один из тех, кто определил моральный облик порядочного человека эпохи Людовика XIV, шевалье де Мере, очень удачно напишет: «Я считаю, что полезно было бы, чтобы развить у юных принцев чувства и умение рассуждать, приучать их с раннего возраста видеть вещи такими, каковыми они являются, видеть ясно и четко»^{72}. Людовик XIV не мог не видеть, если только он не страдал чрезмерной близорукостью, «ясно и четко» роль, которую знать играла в мятеже, более явную и такую же опасную, как прежде, в худшие дни лиги.

Восстание привилегированных — это бунт избалованных взрослых людей. Те парламентарии, что будоражат Париж в 1648 году, — вовсе не жертвы кризиса. Если они становятся на сторону Пор-Рояля, то не оттого, что люди их положения морально доведены до безысходности. Они только что, в 1644 году, добились титула дворян первой степени (то есть начиная с первого поколения, если судья занимает свою должность в течение 20 лет или умирает на своем посту). Они слишком высоко вознеслись. Они теряют голову. На самом верху судейской и административной власти — читайте: в правительстве — сами министры не всегда хранят верность королю. Канцлер Сегье фрондирует. Мишель Летелье, государственный военный секретарь, часто готов поступать так же. И духовенство разделилось тоже. Гонди, коадъютор Парижа (мечтавший о кардинальской шляпе и получивший ее 19 февраля 1652 г.)[24], — не последний человек, из епископата. Впрочем, дом Гонди оказывает очень большое влияние и имеет таких сторонников, как святой Венсан де Поль, который полностью предан этому дому. Теперь у Фронды есть не только свой кардинал, но и свой святой.

Такие соображения могли привести юного короля к размышлению о неблагодарности людей, о невероятной неблагодарности знати. Ведь к Фронде в тот или иной момент переметнулись и некоторые герцоги и пэры. В гербовник Фронды были включены имена герцога де Ларошфуко (будущий автор «Максим» присоединяется к фрондерам в декабре 1650 года)[25], герцогов де Люина, де Бриссака, де Нуармутье и де Витри (они влились во Фронду еще в 1649 году). Если верить мадам де Немур, де Люина подтолкнуло к участию в этом движении янсенистское мировоззрение, в котором он не очень хорошо разобрался». Король отметил среди мятежников и Франсуа-Анри де Монморанси Бутвиля (1628–1695), родившегося после смерти своего осужденного и обезглавленного отца, дуэлянта и подстрекателя, фрондера до Фронды.

Помимо самых разных герцогов, в партии Фронды были также иностранные принцы: герцог де Буйон и его брат, маршал виконт де Тюренн. Последний вовремя сделал правильный выбор; а глава дома никак не мог принять окончательного решения. Создавалась видимость, что «де Буйон стал на сторону парламента (1649) потому, что двор не возместил ему убытки, понесенные — как он сам считал — из-за того, что покойный король отобрал у него Седан, а на самом деле — этой точки зрения придерживалась не только герцогиня де Немур — де Буйон примкнул к Парижу, уверенный, что там он будет играть главенствующую роль». Тюренн и Буйон же состояли в родстве с Французским домом, были дальними кузенами короля.

А если подняться на ступеньку выше, этот генеалогический революционный альманах включает уже узаконенных принцевбастардов. Герцог де Лонгвиль происхождение свое ведет, как и Людовик XIV, по отцовской линии от Карла V. Он был членом совета регентства, он — правитель Нормандии. Все его относят к рангу принцев не только по рождению, но и потому, что он женился на Анне-Женевьеве де Бурбон, сестре великого Конде. Герцога увлекла герцогиня. «Мадам де Лонгвиль очень плохо понимала, что такое политика»^{80}, она инстинктивно фрондировала, как, впрочем, вся ее семья. Герцоги де Ванд омы поступали таким же образом. Все, однако, в королевстве знали, что «король центрального рынка Парижа», герцог де Бофор, из этого узаконенного рода де Ванд омов был двоюродным братом Его Величества.

Но самый большой парадокс заключался в том, что почти весь Французский королевский дом был вовлечен в движение, которое мы вынуждены расценивать вслед за Людовиком XIV как движение против Франции. Видную роль в нем играли принцы де Конде и де Конти — арестованные, затем освобожденные и примкнувшие к Фронде. Де Конде не только победитель в Рокруа, Фрейбурге, Нордлингене и Лансе, но он принц крови, как де Конти; и его европейская известность удачливого генерала подчеркивает лишний раз, насколько легкомысленно он вел себя как в делах политики, так и войны. Людовик XIV подписал, со знанием дела и совершенно трезво, декларацию от 12 ноября 1652 года, выносящую обвинение Конде, Конти, герцогине де Лонгвиль и другим вожакам мятежа^{70} в преступлении — оскорблении Его Величества.