Король может назначать, не очень рискуя ошибиться, так как он принимает решения со знанием дела. Когда он производит в чин полковника молодого капитана из очень знатного рода или старого подполковника, преданного службе, у него всегда под рукой — если не знает его лично — целое досье, так что карточки министра лишь даются в помощь необыкновенной памяти короля. А если дело касается генеральских чинов, король всегда знает человека, которого он собирается продвигать, его послужной список, послужной список его предков, его родных и двоюродных братьев. Все эти данные учитываются и оправдывают выбор. Монарх ценил и новых людей, ставших солдатами по воле случая, таких, например, как Жюльен или «барон Легаль», затем «маркиз Легаль», произведенный в ранг генерал-лейтенанта, несмотря на свое, по всей вероятности, не дворянское происхождение, одержавший победу под Мундеркингеном (30 июня 1703 года) над принцем Людвигом Баденским, облагороженный своей доблестью, хотя он официально, кажется, так и не получил дворянского звания.
Механика награждений в то время настолько зависела от самой личности награждаемого, что двор постоянно измерял, взвешивал, предугадывал значение аудиенций, которые король давал тому или иному послу, тому или иному интенданту, тому или иному генералу или моряку. У короля вид приветливый или раздраженный? Не укорочена ли была аудиенция? Каково было выражение лица человека по выходе из кабинета или из комнаты? Барометр влияния и доверия, которым пользуется посетитель, принимает в расчет три элемента. Так, например, после битвы под Рамийи в 1706 году маршал де Вильруа «был хорошо принят королем, но всем показалось, что он вышел с очень грустным выражением лица»{97}. «Хорошо принят» обозначает, что Людовик XIV, в силу дружеского отношения к своему верному слуге, сохранил к нему глубокое чувство, несмотря на недавнее поражение, которое потерпели войска маршала. Порой куртизанская наука дает маху, так ловко Людовик XIV жонглирует различными уловками, чтобы держать в секрете все свои намерения. Сурш доводит до сведения, например, что 12 октября 1709 года в Фонтенбло «граф де Турвиль прибыл ко двору и, по мнению некоторых лиц, был принят королем достаточно прохладно, а с точки зрения других людей, у де Турвиля были основания быть довольным». Они были и правы, и не правы: графа увидели через три недели. Это было 5 ноября, когда «граф де Турвиль получил от короля крайне благоприятную аудиенцию». Монарх встретил его словами: «Сударь, пора положить конец холодности, которую я проявил по отношению к вам со времени вашего визита в Фонтенбло»{97}.
В зависимости от обстоятельств Его Величество принимает военачальников или дипломатов «вежливо, но прохладно», «очень вежливо», «очень любезно», «выражая множество знаков дружбы»{97}. Во время одной аудиенции Людовик XIV почти не разговаривает с герцогом Ванд омским; а во время следующей (21 октября 1709 года) «они очень долго вместе смеялись»{97}. В начале 1702 года король холодно обходится с маршалом де Катина; а 6 декабря того же года он его «несколько раз обнимает»{97}. Такая манера выражать своим подданным почтение и уважение позволяет сберегать государственные средства и вместе с тем очень ценна. Людовик XIV не произносит длинных речей и вообще избегает говорить лишние слова. Он умеет все выразить в сдержанном поведении и в скупых словах, Вот как он встречает в сентябре 1709 года своего искусного и верного посла Амело, вернувшегося из Мадрида, где он прожил несколько лет при дворе Филиппа V. После того как Амело сделал реверанс, старый король «положил ему обе руки на плечи, как бы желая его обнять», а потом, прежде чем войти вместе с Торси и с ним в свой кабинет, произнес: «Сударь, я полагаю, что вы так же рады быть здесь, как я рад вас здесь снова увидеть»{97}. По придворным барометрам или термометрам эта лаконичная встреча свидетельствовала о большом доверии. Нам трудно себе представить сегодня, что такое скромное объятие ценилось в то время так же высоко, как награждение рыцарским орденом. Раз уж мы произнесли это слово «рыцарским», то заметим, что вся система служения зиждется на рыцарстве, которое проявляется в героической и галантной, фантазерской и причудливой манере того времени, больше в духе поэм Ариосто, чем «готического» века.
Поэтому понятно, что денежные вознаграждения — как с точки зрения короля, так и с точки зрения того, кому они предназначаются, — имеют скорее значение жеста, чем суммы денег. Так, например, 26 июля 1688 года Людовик XIV назначил «пенсию» в две тысячи экю де Ламуаньону, королевскому адвокату Парижского парламента, который был явно не самым нуждающимся человеком в королевстве, так как у него было достаточно личных средств и ему предстояло еще получить два миллиона от жены, которая была дочерью Вуазена, действительного члена Государственного совета»{97}. Во время войны Аугсбургской лиги король много сэкономит по статье пенсий и денежных вознаграждений, говоря при случае: «Для такого человека, как вы, эта сумма сущий пустяк, а я не могу сейчас дать больше»{97}.
В других случаях идут в ход любезные слова, которые делают свое дело. Людовик XIV говорит маркизу де Тианжу, из дома Дамй, племяннику мадам де Монтеспан: «Господин де Тианж, все уже давно наслышаны о вашей доблести в бою, но мне доставляет еще большее удовольствие то, каким образом вы сумели привлечь всех бретонцев на мою службу (1707)»{97}. Графу де Линьери, бригадиру армий, первому лейтенанту личной охраны, король говорит: «Кстати, Линьери, я забыл вам сказать, что три дня тому назад я вас назначил губернатором Перонны; я отделил от нее губернаторство Мондидье, но это не то, что вам нужно, так как это не даст вам более 800–900 ливров ренты». И когда преданный офицер рассыпается в благодарности — тем более что ему казалось, что он пришелся не ко двору и даже думал, что ему следует подать в отставку, — король вдруг обернулся к нему и добавил: «Вы думали некоторое время, что я забыл о вас, но, уверяю вас, я никогда о вас не забывал, и я при каждом случае буду давать вам знать об уважении, которое я испытываю к вам». Что делает Линьери? Он смиренно, предельно низко склоняется перед королем, несмотря на свой рост в шесть футов и шесть дюймов. Тогда государь еще раз оборачивается к своему телохранителю и говорит: «Линьери, негоже вам делать половину подарка; я снова присоединяю, ради вас, к губернаторству Перонны губернаторство Мондидье»{97} (1692).
Король проявляет больше сдержанности, но не меньше деликатности в кратких речах, которые он произносит по случаю назначения на высокие посты, особенно в правительстве. Приняв решение в 1685 году, после смерти верного Летелье, отдать юстицию Франции в ведение честного Бушра («Все одобрили этот выбор, — пишет Сурш, — и трудно было себе представить, что король мог бы сделать лучший»), Людовик XIV обратился к нему со следующими словами: «Сударь, зная, что вам присущи такие качества, как честность и одаренность, я решил назначить вас канцлером. Итак, вручаю вам эти печати. Это орудия, посредством коих вы и я можем сотворить много добра и много зла; я лично намерен использовать их в самых добрых целях, и так как ваши намерения, я уверен в этом, идентичны моим, я вам вверяю сии орудия с удовольствием»{97}.
Последовательная система вознаграждений
Эта манера, присущая Людовику XIV, — постоянно призывать на службу, тщательно следить за выполнением этой службы, оказывать почести верным слугам, — позволяет держать в напряжении и заставляет состязаться в усердии всех, в ком нуждается государство. Все иностранные монархи восхищаются и завидуют достигнутым результатам: Людовику XIV подчиняются (очень охотно и разумно) лучше, чем всем королям в Европе. Монархи не всегда понимают, как французскому королю это удается, они не могут надеяться, что им когда-либо удастся перенять этот неподражаемый стиль своего блестящего собрата. Их преемники XVIII века благодаря опыту, приобретенному со временем, станут более искусными в этом деле: их подражание назовут «просвещенным деспотизмом».