Господину де Вольтеру, который сам был великим человеком, нетрудно было увидеть в Людовике XIV великого короля. «Надо признать, — пишет он, — что у Людовика всегда была возвышенная душа, которая его подвигала на великие дела^{112}.[2] Вот как превозносится этот человек, тогда как сегодня говорят о равенстве, а думают лишь о том, чтобы привести всех к механическому сходству. Не нужны больше «различия между людьми»!

Кто только не воюет сейчас против Людовика XIV — многочисленные авторы научных трудов и художественных произведений, педагоги, простой люд и салонная публика! Все они, посмертные неожиданные союзники Мальборо и Вильгельма Оранского, не знают или не хотят знать, что самые последние и самые серьезные работы по историографии восстанавливают доброе имя короля — предмета их особой ненависти. Благодаря изучению государственных учреждений и общественного климата той поры, демографии и эстетики, литературы и социологии, удалось накопить много документального материала, содержащего положительную оценку правления короля. Чтобы его оправдать, убедительных фактов оказалось больше чем достаточно. Но как трудно расстаться со старыми ярлыками! Напрасно Вольтер, непосредственный свидетель, составитель всеобщей истории, вложил всю силу своего ума в известный труд «Век Людовика XIV»^{112}. Этот шедевр больше не читают, отмахиваются от него, утверждая, что книга была написана лишь для того, чтобы вызвать раздражение у Людовика XV и принизить его. И напрасно ученые статьи, диссертации, защищенные в Сорбонне, и сотни других новых работ подтверждают, каждая по-своему, как современно и научно написанное Вольтером. Многие поколения французов находятся в плену всяких высказываний-клише из школьных учебных пособий и популярных романов. Чего только там нет! Говорят, что Фуке никогда никому не причинял зла; что Железная Маска — символ жестокого произвола режима; что Людовик XIV утверждал: «Государство — это я!» — и воевал исключительно ради удовольствия; что двор постоянно устраивал пиршества, а в это время крестьяне ели одни коренья…

И в конечном счете, что особенно достойно сожаления, королю вменяется в вину буквально все — даже яды, черные мессы, колдовство. Его обвиняют во всех случившихся при нем природных бедствиях. Хотя нет никаких свидетельств, что Король-Солнце просил Господа ниспослать Франции суровые зимы (в 1693, 1694, 1709 и 1710 годах). И тем не менее часто мы слышим: «Людовик XIV? А! Жестокая зима в 1709 году». Некоторые обвинения связывают воедино монарха и небольшую группу людей, своего рода злых гениев, оказавших на него дурное влияние. Да, король напрасно привлек их ко двору, ему не стоило прислушиваться к весьма сомнительным советам Кольбера, высказывавшегося за арест Фуке; Лувуа, призывавшего воевать с Голландией и разгромить Пфальц; отца де Лашеза и маркизы де Ментенон, ратовавших за отмену Нантского эдикта; отца Летелье, на совести которого разрушение Пор-Рояля и принятие папской буллы Unigenitus. Считается, что король отягчал свою вину всякий раз, когда созывал совет для обсуждения того или иного вопроса.

Впрочем, на Людовика смотрят как на воплощение зла и охотно упрекают в вещах противоречивых: в начале царствования — он слишком любит театр; в конце царствования — любит его недостаточно; вначале — король отчаянно обманывает королеву Марию-Терезию; в конце — слишком верен мадам де Ментенон, своей второй супруге. В первые годы его правления — при дворе царит та фривольность, которую изобличает «Любовная история галлов»^{19}, этот причудливый Сатирикон; позже двор Версаля — это мир, где скучно. Людовика XIV упрекают либо в том, что он много позволяет своим «визирям», либо в том, что он низвел министров до положения простых служащих.

Самые большие враги протестантизма ставят ему в вину отмену Нантского эдикта (необъяснимую в отрыве от исторического контекста); самые рьяные антипаписты не считают приемлемым столь длительный спор с Римом. Самые пылкие обличители Вандейского и Шуанского восстаний — те, кто не мог допустить волнений внутри страны в самый разгар войны с иностранным государством, — осуждают подавление мятежа камизаров. Даже фламандцы, эльзасцы, жители долины реки Ибай, Руссильона, Франш-Конте и Эно — я имею в виду тех из них, кто счастлив и даже горд, что стал французом, — иногда говорят, что Людовик XIV не должен был бы вести столько завоевательных войн. Есть страсбуржцы — патриоты, проклинающие политику объединения.

Если столько людей (а они не все были невеждами, лишенными здравого смысла) испытывают враждебность и предубеждение к монарху, то лишь потому, что заражены страстями прежних времен, многовековым ожесточением. Даже образованная публика пребывает под влиянием злостной выдумки, первые авторы которой (люди великие и не очень), конечно, не принадлежали к одной среде. Старинный сборник таких легенд, не представлявший большого литературного интереса, но довольно сильно воздействовавший долгое время на умы французов, был составлен главным образом в Голландии гугенотами-беженцами, прямыми и косвенными сообщниками Вильгельма Оранского. В самой Франции многочисленные выпады, ложные свидетельские показания, обрушенные на короля и его царствование, исходят от аббата Сен-Пьера, Робера Шаля^{22} и Пфальцской принцессы Елизаветы Шарлотты. Первого никто больше не читает; в книгах двух других авторов — описания достоверных фактов сочетаются с изложениями невероятных измышлений. Но самый большой урон репутации короля нанесли лучшие писатели той поры: Фенелон, кстати, баловень двора; Сен-Симон, которого озлобило продвижение более способных военных. Фенелон больше не оказывает влияния на наших современников: может быть, он подмешал слишком много сахара и святой воды к своей серной кислоте. А герцога де Сен-Симона никогда так много не читали, как сегодня.

Одни рассматривают «Мемуары» герцога как историческое свидетельство, достойное историка и честного человека. Другие знают, что если эти тексты появились лишь в XIX веке, то это означает, что их автор боялся (и с полным основанием) возмущения тех, кто пережил правление короля, их сыновей и внуков. Но они с любезной улыбкой приводят вам ultima ratio: «Он же так хорошо пишет!» Что ответить? Тацит тоже хорошо писал, и даже Светоний со своим злым языком. Тальман де Рео, Бюсси-Рабютен тоже хорошо владеют пером; никто, однако, не считает их надежными свидетелями. Поэтому надо предпочесть, не колеблясь, «Век Людовика XIV» (1739–1751)^{112} «Мемуарам» СенСимона^{94}.

Неудивительно, что Вольтер, друг просвещенных деспотов, восхищался Людовиком XIV, который является родоначальником просвещенного деспотизма. Неудивительно также, что злостный пасквиль на короля опять появляется, вновь обрастая выдумками, в век романтизма. В XIX веке одно за другим публикуются полные собрание сочинений Сен-Симона, «История Франции» Мишле, учебники Эрнеста Лависса. Тот же Жюль Мишле, написавший поэтично и с большой любовью историю средних веков и умело воссоздавший эпоху, разгромил на своих страницах старорежимную монархию. «XVI и XVII векам, — пишет он (1869), — я устроил ужасный праздник. Рабле и Вольтер смеялись в своих могилах. Околевшие божества, истлевшие короли предстали без покрывала. Пошлая история условностей, эта стыдливая недотрога, наконец исчезла. Безжалостному анализу было подвергнуто правление покойников от Медичи до Людовика XIV». Предвзятое мнение довлеет над знаменитым историком: преследования еретиков королевскими драгунами, которых размещали на постой в домах этих несчастных, насильственное обращение в католичество, изгнание гугенотов, галеры, несчастья, вызванные войной, голодовки — все это, кажется, радует его, он почти счастлив, что страна терпела военные неудачи. А через 40 лет другой историк, Эрнест Лависс, с большим научным подходом, хотя и не всегда последовательно, излагает исторические факты, все время перемещаясь из кресла судьи в кресло обвинителя, словно изображает суд истории. Разумеется, он шире смотрит на вещи, чем Мишле. В «Иллюстрированной истории Франции», предназначенной для взрослых, Лависс сдержанно пишет о Людовике XIV. Но в учебных пособиях для начальной школы он позволяет себе писать об этом же короле как о легкомысленном и жестоком деспоте^{162}.