– Это свинство, свинство и свинство! И я довожу до вашего сведения, что так дальше терпимо быть не может!
– Что не может? – с крайним удивлением спросил приемщик Петр Павлович.
– Не может быть больше терпимо, чтоб ваша фамилия была Иванóв! – твердо ответил Николай Константинович.
– Почему же моя фамилия не может быть Иванóв? – сказал приемщик.
– Это вы поймете, когда вас выгонят со службы. Всех нас выгонят, потому что мы Иванóвы, а следовательно, родственники. Тесно сплоченная шайка родственников. Как я этого до сих пор не замечал?
– Но ведь вы знаете, что мы не родственники? – возопила Мария Павловна.
– Я и не говорю. Другие скажут. Обследование. Мало ли что? Вы меня подводите. Особенно вы, Мария Павловна, у которой даже отчество общее с Петром Павловичем.
Приемщик вздрогнул и тяжко задумался.
– Действительно, – пробормотал он, – совпадение удивительное.
– Надо менять фамилии, – закончил Николай Константинович. – Ничего другого не придумаешь. И чем скорее, тем лучше. Лучше для вас же.
– Пожалуй, я обменяю, раз надо! – вздохнул артельщик. – Нравится мне тут одна фамилия – Леонардов. У меня такой старик был здесь знакомый. У него даже один директор хотел купить фамилию. Очень ему нравилась. Десять рублей давал, но старик не согласился.
– Леонардов – чудная фамилия, – заметила машинистка, – но как вы ее примете?
– Теперь можно. Старик уехал во Владивосток крабов ловить.
Мария Павловна с минуту помолчала, рассматривая свои белые чулки, от стирки получившие цвет рассыпанной соли. Наконец она решилась и бодро сказала:
– Какую же взять фамилию мне? Мне бы хотелось, чтобы фамилия была, как цветок.
И Мария Павловна принялась перекраивать названия цветов в фамилии.
Душистый горошек, анютины глазки и иван-да-марья были сразу отброшены. Мария Душистова, Мария Горошкова и Мария Душистогорошкова были забракованы, осмеяны и преданы забвению. Из иван-да-марьи выходила та же Иванóва. Хороши были цветы фуксии, но фамилия из фуксии выходила какая‐то пошлая: Фукс. Мадемуазель Фукс увяла прежде, чем успела расцвесть.
Тогда Мария Пвловна с помощью обоих счетоводов отважно врезалась в самую глубь цветочных плантаций. Царство флоры было обследовано с мудрой тщательностью. Гармонические имена цветов произносились нараспев и скороговоркой: Левкоева, Ландышева, Фиалкина, Тюльпанова.
Счетоводы выбились из сил.
– Хризантема, орхидея, астры, резеда! Честное слово, резеда чудный цветок.
– Так мне ж не нюхать, поймите вы!
– Георгин, барвинок, гелиотроп.
– Или атропин, например! – сказал вдруг молчавший все время артельщик.
Покуда счетоводы измывались над артельщиком, объясняя ему, что атропин не цветок, а медикамент, Мария Павловна приняла решение называться Ананасовой.
Это было нелогично, но красиво.
У Сергея Антоновича всё обстояло благополучно, хотя воображения у него не хватило. Свою фамилию Иванóв он обменял на Петрова. Все снисходительно улыбнулись.
– У меня лучше! – похвастался первый счетовод. – Меня теперь зовут Николай Александрович Варенников.
Приемщику понравилась фамилия Справченко. Это была фамилия хорошая, спокойная, а главное – созвучная эпохе.
Довольнее всех оказался Николай Константинович Иванóв, заведующий конторой по заготовке рогов и копыт для нужд пуговичных фабрик.
– Я очень рад, – сказал он приветливо, – что всё устроилось так хорошо. Теперь никакие толки среди населения невозможны. В самом деле, что общего между Справченко и Варенниковым, между Ананасовой и Леонардовой или Петровым? А то, знаете, Иванóва, да Иванóв, да снова Иванóв, и опять Иванóв. Это каждого может навести на мысли.
– А вы какую фамилию взяли себе? – спросила Мария Павловна Ананасова.
– Я? А зачем мне новая фамилия? Ведь теперь Иванóвых в конторе больше нет. Я один, зачем же мне менять? К тому же мне неудобно. Я ответственный работник, я возглавляю контору. Даже по техническим соображениям это трудно. Как я буду подписывать денежные чеки? Нет, мне это невозможно, никак невозможно сделать.
…Всё пошло своим чередом, и через установленный законом срок отдел записи актов гражданского состояния утвердил за пятью Иванóвыми их новые фамилии.
А спустя неделю после этого погасла заря новой жизни, пылавшая над конторой по заготовке рогов и копыт. Николая Константиновича уволили за насильственное принуждение сотрудников к перемене фамилии.
Получив это печальное известие, Николай Константинович тихо вышел из своей комнаты. В тоске он посмотрел на Константина Петровича Леонардова, на Петра Павловича Справченко, на Николая Александровича Варенникова и на Марию Павловну Ананасову.
Не в силах вынести тяжелого молчания, артельщик сказал:
– Может быть, вас уволили за то, что вы не переменили фамилии? Ведь вы же сами говорили.
Николай Константинович ничего не ответил. Шатаясь, он побрел в кабинет – как видно, сдавать дела и полномочия. От горя у него сразу скосились набок высокие скороходовские каблучки.
1928
Дом с кренделями
В маленьком доме, где когда‐то помещалось булочное заведение и до сих пор на деревянном фасаде висят золотые кренделя, жило всего четыре семейства.
Всё это были люди тихие и законопослушные. Тревога в крендельном домике началась только с того времени, когда старик музыкант Василий Иванович Лошадь-Пржевальский сдал одну свою комнату.
Котя Лохвицкий, молодой человек, поселившийся у музыканта, имел доброе лицо и пухлое тело. Казалось, что пульс у него бархатный, а сосцы полны молоком и медом.
В один из первых же дней розовощекий квартирант притащился домой с агентом по страхованию от огня и застраховал свое движимое имущество в тысячу рублей сроком на один год.
– Он меня просто обольстил – рассказывал Лохвицкий хозяину. – Говорит, что счастье может дать только страховой полис. Так меня рассмешил, что я застраховался.
Но смешливый жилец уже со второго месяца перестал платить за квартиру.
– Вышел из бюджета, – говорил он, лучезарно глядя на Василия Ивановича. – Жалованья совершенно не хватает.
Лошадь еще ничего не подозревал, но прочие жильцы быстро надоумили его. Они были крайней испуганы.
– Вы присматривайте за своим квартирантом. Он нам дом подожжет.
– Да бросьте вы!
– Иначе и страховаться нет смысла. Сами видите, у него – ни копейки. А всё вы! Пустили кобла в квартиру. Уж он свой бюджет поправит, будьте уверены.
Испуганный Лошадь сейчас же пошел к Лохвицкому, чтобы поболтать о том о сем.
Он растерянно осмотрел матрац квартиранта и славянский шкаф с зеркалом. Зеркало было крошечное и вделано так высоко, что в него приходилось заглядывать, как в форточку.
– Всего имущества рублей на сто двадцать, – посчитал Лошадь. – Сожжет, никаких сомнений. Все сгорим!
В эту ночь он спал плохо, а следующий день провел совсем без сна, потому что соседи не давали ему прохода попреками.
В страхе музыкант заучил наизусть номер телефона ближайшей пожарной части и занялся недостойным для интеллигентного человека делом – стал подглядывать за квартирантом в замочную скважину.
О квартирной плате он уже не заикался.
– При теперешних окладах, – говорил он подобострастно, – молодому человеку очень трудно обернуться. Вы не спешите с деньгами. Я подожду с наслаждением.
– Спешить, как на пожар, конечно, нечего, – ответил Лохвицкий, – но на днях я обязательно уплачу!
Это заявление произвело на трусливого Лошадя угнетающее действие. Он решил, что час настал, побежал в аптеку и по телефону вызвал пожарную команду.
Переулок наполнился звоном и грохотом. Засверкали медные купола пожарных касок, и Лошадю пришлось уплатить двадцать пять рублей за напрасный вызов. Он слишком поспешил. Пожара еще не было.
– Вот такие неожиданные расходы и выводят из бюджета, – назидательно заметил квартирант.
Лошадю это показалось злой насмешкой. Он всё понял. Нынешние молодые люди хитрее, чем кажется сначала.