Бегут старушки, путаясь в плюшевых манто. С деревьев быстро валятся дети. Там и сям падают подстреленные. Гремя, падает молочница с бидоном.

– Убитые, ползите в сторону, чтоб не растоптали! – вопит режиссер.

Четыре киноаппарата с разных сторон снимают бегство. Свисток режиссера.

– Назад! Довольно!

Толпа, запыхавшись, идет назад. Убитые и спасшиеся тут же, на месте происшествия, получают свои полтора целковых за массовку.

В три уже темнеет, но из широких окон Зимнего все еще льется лиловый слепящий свет. Там еще снимают последнего самодержца.

1925

Пролазы и ловчилы

Резолюции на полях:

Может пойти как кинофельетон с зарисовками [подпись неразборчива].

Не пойдет. А. К.

В фойе каждого кинотеатра можно увидеть человека с незабвенно-строгим лицом. Это администратор.

Он вечно озирает публику. Лицо его вечно омрачено. Сердце терзается тревожной мыслью.

– Зайцы!

Среди необозримого числа зайцев всяческого рода, среди зайцев железнодорожных, театральных и даже воздушных (недавно на одной заграничной аэролинии был обнаружен первый со дня сотворения мира воздушный заяц; к сожалению, этот феноменальный заяц успел удрать, и его имя останется не известным потомству), кинозайцы едва ли не самые изворотливые.

Вот они быстро-быстро бегут по узкому проходу, который контролерша запирает своим телом. Галдя, немилосердно толкаясь и спеша, они показывают ошалевшей девице билеты и проходят.

Дело сделано. Из кучи в восемь человек билеты показали только семеро, восьмой проскочил без билета. Этот простейший способ применяется только дилетантами.

Можно не устраивать свалки у контроля, можно пройти в кино не особенно спеша, но все же поторапливаясь. Иначе контроль заметит, что билет тщательно подчищен и вместо вчерашнего числа на нем красуется подозрительно чисто отпечатанное число сегодняшнее.

Фальшивые билеты пускают в ход зайцы уже с некоторым стажем. Но и это детский способ.

Зайцы подобного рода – большей частью подростки. Иногда они проделывают немыслимые, совершенно кинематографические фортели – пробираются на чердак и через дымовую трубу, как снег, падают на голову администратора.

Оттого‐то у него такое незабвенно-омраченное лицо. Борьба с юными зайцами трудна, но еще сложнее битва с зайцами бородатыми, вполне взрослыми.

В кино на Малой Дмитровке приходил прилично одетый гражданин. Он мычал и показывал знаками, что глух и нем. Голова его тряслась, как у контуженного.

С ним было без числа хлопот. Он писал записки на немецком языке, и приходилось искать чуть ли не переводчика.

В общем он назойливо просил контрамарку. Он выдавал себя за «пострадавшего» немца. Его впустили, чтоб отвязаться.

Потом великий глухонемой пришел во второй раз и снова выклянчил себе контрамарку.

Через минуту администратор вошел в курительную комнату и остановился пораженный.

Великий немой и глухой немец, ничуть не тряся своей контуженной головой, быстро говорил по‐русски.

Это было очень неосторожно с его стороны. Мошенник был немедленно наказан. Его извергли из кино и передали в руки правосудной милиции.

К чести кинозайцев можно отметить, что профессионалов среди них мало. Почти все зайцы обретаются еще в детском возрасте и идут на мошенничество только по причине отчаянной любви к кино и столько же – отчаянного безденежья.

Впрочем, страсть к экрану одолевает и взрослых.

Недавно в то же кино на Дмитровке приходил почтенный человек и предлагал администратору совершить обмен:

– Две контрамарки в Малый театр за две ваши.

Ему отказали. Он умолял. Ему снова отказали.

Тогда он стал на лестнице и долго допекал администратора укоряющими взглядами.

Если у этого человека не появятся деньги, то он тоже сделается кинозайцем.

1925/26

Тигрицы и вампиры

Все хотят сниматься в кино. Все считают себя талантами и тащат на кинофабрику свои портреты.

Разницы в возрасте нет. Взрослые приходят сами, детей приводят родители. Женский пол вообще безвылазно циркулирует в коридорах кинозаведений.

Для того чтобы все это скопище не мешало работе, учрежден специальный молодой человек. Он сонно принимает от гениев фотографические карточки и наклеивает их в альбом. В разговоры молодой человек не вступает.

Столь осторожная политика имеет своим следствием то, что гении удаляются, несколько обнадеженные. Их место занимают другие. Новый прием карточек. Альбом пухнет. Результатов же большей же частью не получается.

Очень немногие из успокоившихся в альбоме франтов и женщин с чертовским выражением лица ценны хотя бы как натура.

Фабрике нужны лысые, нужны люди тучные или очень худые, пригодится хромоногий, пригодится все характерное.

Людей студийного образца и вида фабрика не выносит. Особенных способностей ни к кому из них не приложено, а в студийной бородке ничего характерного нет. И портреты их никогда не будут потревожены режиссером, спешно набирающим актеров для своей картины. Ему совсем не то нужно.

– Мне требуется дюжина проституток!

Картина требует женщин развратной наружности. Нужны нахальные, жадные, хитрые лица. Кандидатки одна за другой проникают в логово режиссера.

Он быстро вглядывается и морщит лоб. У кандидатки на редкость милый и порядочный профиль. Режиссера это приводит почти в негодование.

– Голуба, – говорит он, – вы же по внешности голубица, а мне нужны вампиры.

Голубица огорченно уходит.

– Просто уже не могу видеть честные лица, – вздыхает режиссер. – Такая профессия. Где все эти женщины с порочными ртами? Почему сегодня я вижу только ангелов?

Все же, мало помалу, тигрицы и вампиры находятся. Их ищут в рабисе, киношколах, среди знакомых и среди незнакомых.

Подбирается удивительный ассортимент лиц, горящих нечистыми страстями. Их пробуют в игре, снимают фото, и только после этого трудная работа собирания «типажа» может считаться оконченной.

Все остальное в том же роде. Если режиссеру надо показать матросов, то он ищет таких людей, которые и без морской формы будут похожи на матросов, – выискивается не просто подходящая фигура, а тип.

Имеется «железный» сценарий. Он уже исправлен, дополнен, урезан, исчерпан, снова дополнен и снова исправлен. Изменений в нем больше не будет.

Установлен календарный план съемок. Все готово, и костюмерная подсчитывает:

– Одна сорочка детская, колыбель одна деревянная, брюки штучные.

И так далее.

Сам режиссер носится по загроможденному постройками ателье. Карманы его подозрительно вздуты.

– Яблоки и пряники. Ничего не поделаешь. Сейчас снимем пробуждение четырехлетней девочки. Можно уже.

Можно. Свет проверен.

– Тогда принесите девицу.

Девицу приносит сама мамаша.

Между прочим, многие мамаши и папаши быстро вошли во вкус по части оплаты киногастролей своих весьма несовершеннолетних детей и теперь меньше 60 рублей за съемочный день не запрашивают.

– Да мы, может быть, одному Москвину столько платим!

По ужимкам мамаши видно, что она считает свое дитя способней Москвина, а сбавляет с запрошенного только из вежливости.

Толстощекой девочке делают репетицию и мягко показывают, что нужно делать.

– Свет! Приготовились!

Прожектора и солнца зажигаются с аэропланным гудением. Мощный свет заливает свежепостроенную комнату и спящую в люльке девочку.

– Начали! Встань, Ляля! Так, так, молодец! Ну, зевни. Потри глаза ручкой. Зови маму. Мама, мама! Мамы нет, Ляля. Плачь!

Тут девочка, встревоженная необыкновенной обстановкой и ослепительным лиловатым светом, начинает плакать не на шутку.

Раздается великолепный рев. Девочка плачет вовсю.

– Стоп, стоп! – кричит режиссер.

Он бросается к девочке. Задабривает ее яблоком и готов сам рыдать вместе с ней. Но в глубине души он очень доволен.