В купе пахло туалетной водой «Консул», которою можно было купить только в киосках партийных гостиниц. Мужчина несмело выглядывал из-за ароматного облака.

— Полегчало?

На столе стояла шахматная доска, небольшой радиоприемник «Блаупункт» с зеленым кошачьим глазом, а также весело пышущий паром небольшой электрический самовар. Мужчина насыпал сухого чая в эмалированный чайник и залил кипятком.

— Прости мой грешный язык, бес попутал.

Он гордо коснулся рукой виска, где остался небольшой след, потом указал пальцем на сапог, стоявший теперь посередине купе.

— Так и надо. Можно было и посильнее влепить.

Девушка улыбнулась.

— Спасибо, детка. Причины уныния бывают двух видов: хотим, но не можем, или можем, но не хотим.

Девушка достала свои продукты и стала ужинать. Она предложила мужчине, но он сказал, что не голоден.

Поужинав, девушка достала из чемодана спрятанный под бутылкой виски «Красный цветок» Гаршина и стала читать. Митька дал ей книгу, пояснив, что так действует больное сознание. Она читала медленно. Книга была потрепанная с пожелтевшими страницами, изданная еще в прошлом столетии.

Его раздели, несмотря на отчаянное сопротивление. С удвоенною от болезни силою он легко вырывался из рук нескольких сторожей, так что они падали на пол; наконец четверо повалили его и, схватив за руки и за ноги, опустили в теплую воду. Она показалась ему кипятком, и в безумной голове мелькнула бессвязная отрывочная мысль об испытании кипятком и каленым железом. Захлебываясь водою и судорожно барахтаясь руками и ногами, за которые его крепко держали сторожа, он, задыхаясь, выкрикивал бессвязную речь, о которой невозможно иметь представления, не слышав ее на самом деле.

Девушка положила книгу на стол. Бедный Митька!

Мужчина заботливо упаковал в сумку приемник и разлегся на своей кровати. Поздняя бледная луна безвольно висела над диким простором.

— Похоже, лед тронулся, детка, — задорно проговорил мужчина. — Теперь можно и на боковую. Спящему жить всегда легче.

Девушка смотрела на тяжело дышащего во сне мужчину. Было в нем что-то этакое. Может, в его капустных ушах. В манере держать нож. В поджаром, мускулистом животе. Девушка смотрела, как появившееся на западе небосклона зарево на мгновение окрасило Вселенную в пурпурно-красный цвет и как одна за одной стали зажигаться на небе звезды.

Она думала о Митьке, о его длинных ресницах, идеальных пальцах на ногах, обращенной внутрь себя улыбке. О том, как они забежали, спасаясь от проливного дождя, в музей Вооруженных Сил, как спрятались внутри танка и как сторож нашел их после закрытия. Все закончилось тем, что они до самого утра вместе со сторожем сидели в его каморке и распивали шампанское. Митька, дверь в комнату которого всегда должна была оставаться открытой, отправился в психушку, чтобы не служить в армии и не угодить в Афганистан.

Холодная ночь пронеслась сквозь темноту, ударив в окно красным рассветом. Желтая луна смела с небосклона последнюю яркую звезду, расчищая путь горячему солнцу. Дневной свет медленно расползался по Сибири. Мужчина в синих тренировочных штанах и белой майке отжимался в поте лица между двух полок, сонные глаза, сухой смердящий рот, густой, вязкий запах ночи в купе, наглухо заклеенное окно, тихие стаканы на столе, молчаливые крошки на полу. Впереди был новый день, его ржавые, покрытые инеем березы, сосновые леса, в которых бродят дикие животные, волны свежего снега на открытых просторах, белые вытянутые поношенные кальсоны, вялые пенисы, мочалки, щетки, тапки, широкие фланелевые ночные рубашки в цветочек, шерстяные носки, шали, зубные щетки с растопыренной щетиной.

Ночь проносится сквозь темноту, превращаясь в утренние сумерки, строгая очередь в святилище туалета, умывание посреди вони, мочи, мокроты, стыдливых взглядов, неловких движений, в окнах тени от пышущих паром чайных стаканов, большие кубики сахара, легкие, как бумага, алюминиевые чайные ложечки, черный хлеб, сыр «Виола», нарезанные ломтиками помидоры и лук, жареная цыплячья грудка, баночка хрена, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы, банка майонеза, рыбные консервы и молдавский зеленый горошек.

Сумерки уступают место новому дню, снег поднимается над землей и вьется по стволам деревьев, в кронах тлеет тишина, ястреб сидит на коленях у бирюзового облака и смотрит на извивающийся червем поезд.

Тишина рыжим цветом разлилась над снежной тайгой. Мужчина присел на край полки, поставил на стол стаканы с чаем и терпеливо ждал, пока девушка обратит на него внимание.

— Жили-были в Москве отец, мать и сын. На Кропоткинской улице в доме номер шестьдесят пять, в комнатушке за коммунальной кухней, там, где не спасали никакие замки. Семья была самая обычная, мать работала продавщицей в булочной, отец выпивал на стройке. Но стахановец, ничего не скажешь. Однажды поздно вечером, когда сын должен был уже спать, муж сказал жене: «Либо я, либо пацан». Жена прошептала ему нежным голосом: «Подожди, через месяц его не будет».

Мужчина вытер ладонью нос и сглотнул.

— Утром пацан попрощался со своей одноглазой собакой и навсегда закрыл за собой дверь. Вскоре он нашел таких же товарищей по несчастью и стал жить на улицах Москвы. Они спали, где придется, в грязи, словно сукины дети, вместе с убогими, инвалидами, ворами, проститутками, придурками и горбатыми уродцами. Никому они не были нужны, но отчаянно хотели жить. Чем меньше было хлеба и больше лишений, тем сильнее была их воля к жизни. Они не чувствовали страха, но в силу молодости не понимали и ценности жизни. Они не знали себя, но мира они тоже не знали. Улица стала для пацана матерью и отцом. Из него вышел настоящий стальной несгибаемый мужик, гражданин Советского Союза, который ссыт чистой водкой.

Мужчина налил заварку в оба стакана и добавил кипятка из самовара, чтобы сделать чай нужной крепости.

— Вот скажи мне, почему радуга никогда не растет за спиной у смотрящего?

Послышался глухой удар, толчок, и поезд яростно затормозил. Рельсы задрожали, вагоны закачались, снег на обочине поднялся клубами. Поезд дергался и скрежетал. С верхних полок падали тюки, стаканы врезались в стены. Запричитала женщина, заплакал ребенок, кто-то тяжело пробежал по коридору.

— Без паники, граждане. Все под контролем. Оставайтесь в своих купе. Смотреть нечего, — послышался успокаивающий голос Раисы.

Мужчина приоткрыл дверь, в коридоре было полно любопытствующих. Девушка смотрела в окно, за которым был виден лишь задохнувшийся от снега лес. Мужчина вышел в коридор, девушка поспешила следом. Дверь в тамбуре была открыта, люди выпрыгивали из поезда, кто в одних подштанниках, кто в мягких тапочках. Мужчина протиснулся сквозь людской затор и спрыгнул в сугроб, присоединившись к стоявшей около поезда гудящей толпе. Девушка оказалась зажатой в тамбуре, на последней ступеньке. Ей было хорошо видно, как немного вдалеке на белый снег падали крупные капли крови. Девушка перевела взгляд вверх по дереву, к самому небу. На ветвях сосны висела окровавленная нога лося.

— Животное страдает. Надо его прикончить, — закричала Раиса. — Принесите топор, живо!

Размахивая топором, Раиса направилась в сторону тепловоза. На путях лежал истекающий кровью лось. Он часто дышал, и в его глазах мерцал ужас. Раиса занесла топор над головой и всадила блестящее лезвие прямо в центр лосиной морды. Топор погрузился в череп, но лось не умер.

Мужчина, раскачивая головой из стороны в сторону, широкими шагами направился в сторону хрипящего животного, на ходу вытаскивая из голенища складной нож, открыл лезвие и взрезал им артерию на шее лося. Кровь струей хлынула на снег, и через мгновение стало тихо.

— Отправляемся! — закричала Раиса, загоняя людей обратно в вагон.

В вагоне мужчина вытер лезвие о голенище сапога и сложил нож. Его руки привычно скользнули по бокам брюк в поисках кармана. Спокойно и хитро улыбаясь, он убрал нож в карман. Девушка ждала, когда поезд снова тронется.