Некоторые немецкие приверженцы историзма любили сравнивать свою периодизацию экономической истории с периодизацией истории искусства. Подобно тому как история искусства изучает последовательность различных стилей художественной деятельности, экономическая история изучает последовательность различных стилей экономической деятельности (Wirtschaftsstile). Эта метафора не хуже и не лучше других метафор. Но последователи историзма не сказали, что историки искусства говорят только о стилях прошлого и не разрабатывают доктрин о стилях в искусстве будущего. В отличие от этого, авторы исторической школы пишут и читают лекции об экономических условиях прошлого только для того, чтобы сделать выводы относительно экономической политики, которая необходимо направлена на экономические условия будущего.

По мнению историзма, главная ошибка экономической науки заключается в её предположении, что человек неизменно эгоистичен и стремится исключительно к материальному благополучию.

Согласно Гуннару Мюрдалю, экономическая наука утверждает, что действия людей «мотивируются исключительно экономическими интересами» и рассматривает в качестве экономического интереса «желание более высокого дохода и более низких цен и, дополнительно, возможно, стабильность заработков и занятости, разумное время на досуг и среду, способствующую его удовлетворительному использованию, хорошие условия труда и т.д.» Это, говорит он, является ошибкой. Простая регистрация экономических интересов не полностью объясняет человеческие мотивации. В действительности человеческое поведение определяется не только интересами, но и социальными установками. «Социальная установка – это эмоциональный стереотип реакции индивида или группы на реальные или потенциальные ситуации». «К счастью <существует> много людей, социальные установки которых не идентичны их интересам» <Myrdal G. The Political Element in the Development of Economic Theory, trans. by P. Streeten. – Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1954. P. 199–200>.

Так вот, утверждение о том, что экономическая наука всегда настаивала на том, что людьми движет исключительно стремление к более высокому доходу и более низким ценам, является ложным. Вследствие провала попыток распутать кажущийся парадокс концепции потребительной ценности, классические экономисты и их эпигоны не сумели дать удовлетворительной интерпретации поведению потребителей. Фактически они изучали только поведение обслуживающих потребителей деловых людей, для которых оценки их покупателей являются конечным критерием. Когда они ссылаются на принцип покупки на самом дешёвом рынке и продажи на самом дорогом рынке, они пытались интерпретировать действия коммерсанта в роли поставщика, обслуживающего покупателей, а не в роли потребителя, расходующего собственный доход. Они не вдавались в анализ мотивов, побуждающих индивидов покупать и потреблять. Так что они не исследовали, пытаются ли индивиды только набить своё брюхо, или их расходы связаны также с другими целями, например, с исполнением того, что они считают своими этическими и религиозными обязанностями. Разграничивая чисто экономические мотивы и остальные мотивы, экономисты классической школы обращались только к приобретательской стороне человеческого поведения. Они никогда и не думали отрицать, что человек движим также и другими мотивами.

Подход экономистов классической школы представляется в высшей степени неудовлетворительным с точки зрения современной субъективной экономической теории. Современная экономическая наука отвергает как совершенно ошибочную аргументацию, эпистемологически обосновывающую классические методы, выдвинутые их последними приверженцами, особенно Джоном Стюартом Миллем. Согласно этой неудачной апологии, чистая экономическая теория изучает только «экономический» аспект функционирования человечества, только феномены производства богатства, «поскольку эти феномены не видоизменяются преследованием какой-либо иной цели». Однако, говорит Милль, чтобы адекватно трактовать реальную действительность «дидактический автор, пишущий на эти темы, в своём изложении к истине чистой науки будет органически добавлять столько практических модификаций, сколько по его оценке необходимо для повышения полезности его работы» <Mill J. S. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. 3d ed. – London, 1877. P. 140–141>. Безусловно, это подрывает утверждение Мюрдаля в той части, которая касается классической школы.

Современная экономическая наука находит причины всех человеческих действий в ценностных суждениях индивидов. В отличие от того, в чём её обвиняет Мюрдаль, она не настолько глупа, чтобы считать, что все люди стремятся к более высоким доходам и более низким ценам. В ответ на эту необоснованную критику, сотни раз повторённую, Бём-Баверк уже в первой своей работе по теории ценности, а затем снова и снова недвусмысленно подчёркивал, что термин «благополучие» (Wohlfahrtszwecke), используемый им при изложении теории ценности, относится не только к заботам, обычно называемым эгоистическими, но и охватывает собой всё, что индивиду представляется желательным и к чему стоит стремиться (erstrebenswert) <Бём-Баверк Е. Основы теории ценности хозяйственных благ // Австрийская школа в политической экономии / К. Менгер, Е. Бём-Баверк, Ф. Визер. – М.: Экономика, 1992. С. 259 сн.>.

В деятельности человек отдаёт предпочтение одной вещи перед другой, и выбирает между различными вариантами поведения. Результат психического процесса, заставляющего человека отдавать предпочтение одной вещи перед другой, называется ценностным суждением. Говоря о ценностях и оценках экономическая наука имеет в виду эти ценностные суждения, каким бы ни было их содержание. Для экономической теории, наиболее разработанного раздела праксиологии, не важно, стремится ли индивид как член профсоюза к более высоким ставкам заработной платы или как святой к наилучшему исполнению религиозных обязанностей. «Институциональный» факт, что подавляющее большинство людей стремится к получению большего количества осязаемых благ, является данностью экономической истории, а не теоремой экономической науки.

Все разновидности историзма – немецкая и британская исторические школы социальных наук, американский институционализм, адепты Сисмонди, Ле Плея и Веблена, а также множество родственных «неортодоксальных» сект – категорически не признают экономическую науку. Однако их работы полны следствий из общих утверждений о результатах различных образов действий. Разумеется, невозможно изучать любую «институциональную» или историческую проблему, не ссылаясь на такие общие утверждения. Любое историческое свидетельство, не важно, касается оно обстоятельств или событий отдалённого прошлого или вчерашнего дня, неизбежно основано на определённой экономической теории Сторонники историзма не исключают экономических рассуждений из своих трудов. Отвергая экономические доктрины, которые им не нравятся, при трактовке событий они пользуются ложными доктринами, давно опровергнутыми экономической наукой.

Теоремы экономической науки, говорят сторонники историзма, бессодержательны, поскольку являются продуктом априорного рассуждения. Только исторический опыт может привести к реалистичной экономической науке. Они не могут понять, что исторический опыт – это всегда опыт сложных явлений, опыт совместных результатов, вызванных действием огромного множества элементов. Такой исторический опыт не предоставляет в распоряжение наблюдателя фактов в том смысле, в каком естественные науки применяют этот термин к результатам, полученным в лабораторных экспериментах. (Люди, называющие свои здания, кабинеты и библиотеки «лабораториями» экономических, статистических и социальных исследований, являются безнадёжными путаниками.) Исторические факты требуют интерпретации на основе предварительно имеющихся теорем. Они не объясняют себя сами.

Антагонизм между экономической наукой и историзмом касается не исторических фактов. Он касается интерпретации фактов. Изучая и излагая исторические факты, учёный может внести ценный вклад в историю, но он не способствует увеличению и совершенствованию экономического знания.