Однако Маркс всегда стремился закончить свои рассуждения до того, как присущие им противоречия станут очевидными. В этом отношении его последователи копируют позицию мастера.

Буржуазия, и капиталисты, и предприниматели, говорит один из этих непоследовательных учеников Маркса, заинтересованы в сохранении системы laissez faire [28]. Они сопротивляются попыткам облегчить удел самого многочисленного, самого полезного и самого эксплуатируемого класса людей; они стремятся остановить прогресс; они являются реакционерами, посвятившими себя задаче – разумеется, безнадёжной – повернуть вспять часы истории. Об этих страстных излияниях, ежедневно повторяемых газетами, политиками и правительствами, можно думать всё, что угодно, но нельзя отрицать, что они несовместимы с главными догмами марксизма. С последовательно марксисткой точки зрения поборники того, что называется прорабочим законодательством, являются мелкой буржуазией, тогда как те, кого марксисты называют гонителями рабочих, являются предвестниками приближающегося блаженства.

Будучи невежественным во всех деловых проблемах, Маркс не сумел понять, что современные буржуа, уже являющиеся состоятельными капиталистами и предпринимателями, в своей ипостаси буржуазии не заинтересованы в сохранении laissez faire. В условиях laissez faire их выдающемуся положению ежедневно угрожают амбиции безденежных неофитов. Законы, воздвигающие препятствия на пути талантливых выскочек, причиняют ущерб интересам потребителей, но защищают тех, кто уже упрочил своё положение в бизнесе, от конкуренции самозванцев. Делая извлечение прибыли более трудным делом и забирая в виде налогов большую часть полученной прибыли, они препятствуют накоплению капитала новичками и тем самым устраняют стимулы, побуждающие старые фирмы к крайнему напряжению в обслуживании потребителей. Меры, защищающие менее эффективных предпринимателей от конкуренции более эффективных, и законы, нацеленные на снижение и конфискацию прибыли, с марксистской точки зрения являются консервативными, и более того, реакционными. Они препятствуют технологическому развитию и экономическому прогрессу и оберегают неэффективность и отсталость. Если бы Новый курс начался в 1900 г., а не в 1933 г., то американские потребители были бы лишены многих вещей, предлагаемых сегодня отраслями промышленности, которые за первые десятилетия века выросли из отдельных мелких предприятий в массовых производителей национального значения.

Кульминацией ошибочной интерпретации проблем промышленности является враждебность к крупным предприятиям, а также к усилиям мелких производителей стать крупнее. Общественное мнение, околдованное чарами марксизма, считает «величину» одним из наихудших пороков бизнеса и закрывает глаза на любые программы, направленные на обуздание или ущемление действиями правительства большого бизнеса. Люди не понимают, что в бизнесе именно масштаб даёт возможность обеспечить массы всеми теми продуктами, без которых современный простой американец не желает обходиться. Предметы роскоши для немногих могут производиться на небольших фабриках. Политики, профессора и профсоюзные боссы, проклинающие большой бизнес, борются за более низкий уровень жизни. Они определённо не содействуют интересам пролетариата. В конечном итоге они являются, и в первую очередь с точки зрения марксистской доктрины, врагами прогресса и улучшения положения рабочих.

Материализм Маркса и Энгельса радикально отличается от идей классического материализма. В соответствии с ним человеческие мысли, выбор и действия определяются материальными производительными силами – инструментами и машинами. Маркс и Энгельс не сумели понять, что инструменты и машины сами являются продуктами человеческого разума. Даже если бы их изощрённые попытки описать все духовные и интеллектуальные феномены, которые они называют надстроечными, как результат действия материальных производительных сил, и увенчались успехом, то они всего лишь нашли бы причину всех этих явлений в чём-то, что само является духовным и интеллектуальным феноменом. Их рассуждения идут по кругу. Их так называемый материализм по существу вообще не является материализмом. Он обеспечивает только словесное решение проблем.

Иногда даже Маркс и Энгельс осознавали фундаментальную неадекватность своей доктрины. Когда Энгельс, стоя над могилой Маркса, суммировал то, что, по его мнению, было квинтэссенцией достижений его друга, он вообще не упомянул материальные производительные силы. Энгельс сказал: «Подобно тому как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории: тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.; что, следовательно, производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения и искусство и даже религиозные представления данных людей и из которой они поэтому должны быть объяснены, – а не наоборот, как это делалось до сих пор» <Энгельс Ф. Похороны Маркса// Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 350–351>. Безусловно, ни один человек не был более компетентным, чем Энгельс, чтобы дать авторитетную интерпретацию диалектического материализма. Но если Энгельс был прав в этом некрологе, тогда весь марксистский материализм исчезает. Он сводится к трюизму, который с незапамятных времён известен всем, и никогда никем не оспаривался. Он говорит не больше, чем избитый афоризм: Primum vivere, deinde philosophari <прежде жить, а уж затем философствовать (лат.). – Прим. перев.>.

В качестве полемического трюка интерпретация Энгельса оказалась очень удачной. Как только кто-либо начинал вскрывать нелепости и противоречия диалектического материализма, марксист возражал: Вы отрицаете, что человек прежде всего нуждается в пище? Вы отрицаете, что человек заинтересован в улучшении материальных условий своего существования? Так как никто не желал оспаривать эти трюизмы, то они делали вывод, что все учения марксистского материализма неопровержимы. И множество псевдофилософов не сумели рассмотреть ложность этого вывода.

Основной мишенью злобных нападок Маркса было прусское государство династии Гогенцоллернов. Он ненавидел этот режим не потому, что тот сопротивлялся социализму, а как раз потому, что он был склонён принять социализм. В то время как его соперник Лассаль заигрывал с идеей осуществления социализма в сотрудничестве с руководимым Бисмарком прусским правительством, Международное товарищество рабочих Маркса стремилось свергнуть Гогенцоллернов. Так как в Пруссии протестантская Церковь была подчинена государству и управлялась государственными чиновниками, Маркс не уставал поливать грязью христианскую религию. Тем более антихристианство стало догмой марксизма в тех странах, где интеллектуалы первыми были обращены в марксизм, как в России и Италии. В России Церковь даже в ещё большей степени зависела от государства, чем в Пруссии. В Италии XIX в. антикатолический уклон отличал всех, кто противостоял реставрации светской власти Папы римского и дезинтеграции только что обретённого национального единства.

Христианские церкви и секты не боролись с социализмом. Постепенно они воспринимали его основные политические и социальные идеи. Сегодня они, за небольшим исключением, откровенно отвергают капитализм и отстаивают либо социализм, либо интервенционистскую политику, которая неминуемо должна привести к установлению социализма. Но, разумеется, христианская церковь не может согласиться с разновидностью социализма, враждебной христианству и стремящегося к её запрещению. Церковь непримиримо противостоит антихристианским аспектам марксизма. Она пытается отделить свою программу социальных реформ от марксистской программы. Изначальную порочность марксизма она видит в материализме и атеизме.