В недавний еще времена ученые пытались доказать, что основные положения материалистической или экономической концепции истории были выдвинуты домарксистскими авторами, в том числе такими, которых Маркс и его сторонники презрительно называли утопистами. Эти исследования и содержащаяся в них критика материалистической концепции истории, однако, слишком сузили проблему. Они сконцентрировались на марксистской теории эволюции, на экономической природе движущих сил этой эволюции, на вытекающем отсюда значении классовой борьбы и забыли при этом, что это также учение о совершенствовании, теория прогресса и развития.

Материалистическая концепция истории содержит три элемента, образующих замкнутую систему, но при этом обладающих и отдельной значимостью для марксистской теории. Во-первых, особый метод исторических и социальных исследований, призванный объяснить отношения между структурой экономики и всеми особенностями жизни изучаемого времени. Во-вторых, социологическая теория, поскольку она утверждает определенную концепцию классов и классовой борьбы. Наконец, теория прогресса, учение о предназначении рода человеческого, о смысле и природе, о целях и задачах человеческой жизни. На этот аспект материалистической концепции истории было обращено меньше внимания, чем на два других, при том, что только он один имеет отношение к теории социализма как таковой. В качестве простого метода исследования, эвристического принципа познания эволюции общества материалистическая концепция истории не может ничего сказать о неизбежности социалистического строя. Из исследований экономической истории нельзя с необходимостью заключить, что человечество движется к социализму. То же самое справедливо и относительно теории классовой войны. Если история всех предыдущих обществ является историей борьбы классов, непонятно, почему эта борьба должна внезапно прекратиться. Почему не предположить, что то, что всегда было содержанием истории, останется им до самого конца. Только являясь теорией прогресса, материалистическая концепция истории может поставить вопрос о конечной цели исторической эволюции и высказать утверждение, что упадок капитализма и победа пролетариата равно неизбежны. Вера в неизбежность социализма больше, чем любая другая идея, ответственна за популярность социалистических идей. Она зачаровала даже большую часть противников социализма: их сопротивление оказывается бессильным. Образованный человек боится упрека в несовременности, если он не выказывает близости к социалистическим идеям: ведь эра социализма, исторический день четвертого сословия уже наступили, и всякий, кто все еще привержен идеям либерализма, -- реакционер. [226] Каждая победа социалистической идеи, приближающая нас к торжеству социалистического способа производства, оценивается как прогресс; каждое мероприятие по защите частной собственности -- как отступление. Одна сторона вызывает сожаление или еще более сильные эмоции, другая -- восхищение: эпоха частной собственности уходит, и все убеждены, что история осудила ее на окончательное уничтожение.

Как теория прогресса, выходящая за пределы опыта и практики, материалистическая концепция истории представляет собой не науку, но метафизику. [227] Существом всякой исторической и эволюционной метафизики является доктрина начала и конца, происхождения и назначения вещей. Все эти темы воспринимаются либо космически, с охватом всего мироздания, либо антропоцентрически, сосредоточиваясь лишь на человечестве. Метафизика может быть религиозной или философской. Метафизические теории антропоцентрической эволюции известны как философия истории. Религиозные теории эволюции неизбежно являются антропоцентрическими, поскольку высокое значение человека в религиозном учении может быть оправдано только антропоцентрической доктриной. Эти теории, как правило, предполагают райское начало, Золотой век, из которого человек уходит все дальше и дальше, чтобы прийти, наконец, к столь же, а если возможно, и еще более блаженному времени совершенства. Обычно во всем этом участвует идея спасения. Возвращение Золотого века спасет человека от грехов, которые довлели над ним в эпоху зла. И вся доктрина в целом оказывается посланием о земном спасении. Ее не следует путать с теми доктринами, в которых спасение ожидает человека не в этой жизни, а в ином мире, и которые представляют собой самое возвышенное выражение религиозной идеи. Согласно этим доктринам земная жизнь человека не есть конец всего. Это просто приготовление к иной -- лучшей и лишенной страданий -- жизни, которая может быть даже предвосхищена в состоянии несуществования, в растворении во всем или в разрушении.

Для нашей цивилизации весть о спасении, идущая от иудейских пророков, приобрела особую значимость. Иудейские пророки не обещали спасения в лучшем потустороннем мире, они провозглашали царство Божие на земле. "Вот наступят дни, -- говорит Господь, ~ когда пахарь застанет еще жнеца, а топчущий виноград -- сеятеля; и горы источать будут виноградный сок, и все холмы потекут" [246*]. "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей: ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море." [247*] Такое послание принимается с восторгом только когда спасение обещано в ближайшем будущем. И на самом деле, Исайя говорит, что "еще немного, очень немного", отделяет человека от заветного часа [248*]. [228] Но чем больше приходится ждать, тем нетерпеливее становятся верующие. Что за благо для них в Царстве спасения, если они не доживут до этой радости! В силу этого обещание спасения должно претвориться в доктрину воскрешения мертвых, так что каждый предстанет пред Господом, чтобы взвесили его добро и его зло.

Иудаизм был полон такого рода идеями в то время, когда Иисус явился среди своего народа как Мессия. Он пришел не только для того, чтобы провозгласить близкое спасение, но и во исполнение пророчества -- как податель царства Божия. [249*] Он ходит среди людей и учит, но мир следует старыми путями. Он умирает на кресте, но все остается как встарь. И это поначалу глубоко потрясло веру его учеников. На какое-то время они сникли в изнеможении, и первая малая община верующих распалась. Только вера в воскрешение распятого Христа вернула им воодушевление, наполнила новым восторгом и дала силы завоевывать новых приверженцев доктрины спасения [250*]. Они проповедуют то же послание о спасении, что и Христос: Господь близок, а с ним и великий Судный день, когда мир обновится, и царство Божие займет место земных царств. Но по мере того как надежды на скорое второе пришествие не оправдывались и умножившиеся общины настраивались на долгое ожидание, вере в спасение также пришлось изменяться. Устойчивая мировая религия не могла быть основана на вере в близость царства Божия. Каждый день неисполненного пророчества вел бы к подрыву авторитета церкви. Фундаментальная идея первоначального христианства, что царство Божие уже рядом, должна была преобразиться в культ Христа: в веру в то, что воскресший Господь таинственно присутствует в общине верующих и что Он спас этот грешный мир. Только так могла быть создана христианская церковь. С момента этой трансформации христианское учение порывает с ожиданием царства Божия на земле. Идея спасения была сублимирована в учение о том, что в результате крещения верные становятся частью Христова тела. "Уже в апостольские времена царство Божие сливается с церковью и место ожидания царства Божия занимает прославление церкви, презрение к земному и суетному и освобождение сияющего сокровища из смертной оболочки. В остальном царство Божие было заменено эсхатологией Рая, Ада и Чистилища, бессмертия и потустороннего бытия -- какой контраст с превозносимыми Евангелиями. Но даже этот компромисс перестал действовать, и наконец место церкви заняла идея Золотого века [251*].