Несложно выявить ошибку в этих рассуждениях, хотя они принимаются социалистами всех школ. Человеку свойственно стремиться к активности. Даже если нужда не заставляет его трудиться, он не всегда будет доволен возможностью валяться на траве и греться на солнышке. Даже молодые животные и дети, которых кормят их родители, брыкаются, танцуют, прыгают и бегают, чтобы поупражнять силы, еще не востребованные трудом. Подвижность -- это физическая и умственная потребность. Так что, в общем, целенаправленный труд приносит удовлетворение. Но только до определенного момента, после чего он становится только тяготой. На диаграмме ось 0Х, на которой отмечается производительность труда, разграничивает зону, в которой труд тягостен, и зону, где господствует удовлетворение от проявления силы, что можно было бы назвать непосредственным удовлетворением от труда. Кривая abcp представляет тягостность труда и непосредственное удовлетворение от труда в зависимости от разной производительности. Первые трудовые усилия неприятны. После преодоления начальных трудностей, когда тело и ум лучше приспособились, неприятные ощущения уменьшаются. Для точки b можно отметить примерное равенство удовлетворения и неудовольствия. Между b и c преобладает чистое удовлетворение. После с опять доминирует неудовольствие. При других формах груда кривая может выглядеть иначе, как, например, кривая 0с₁ р₁ или 0р₂.Это зависит от природы труда и личности рабочего. Кривые различны для землекопа и жокея; они различны для вялого и энергичного человека [150*]

Почему человек продолжает трудиться и после того, как тяготы начинают превосходить прямое удовлетворение от труда? Потому что действует еще что-то, помимо прямого удовлетворения от труда, а именно удовлетворение от продукта труда; мы можем называть это непрямым удовлетворением от труда. Труд продолжается до тех пор, пока его тяготы не перевесят удовольствие от результатов труда. Труд будет прекращен лишь тогда, когда его продолжение будет порождать больше бесполезности, чем полезности.

Методы, которыми Фурье рассчитывал устранить непривлекательность труда, были основаны на верных наблюдениях, но он очень сильно переоценил весомость своих аргументов. Ясно же, что количество труда, приносящее прямое удовлетворение, столь мало может способствовать удовлетворению потребностей, которые люди считают настоятельными, что они охотно принимают тяготы утомительной работы. Но предполагать, что если рабочим разрешить в течение короткого срока менять виды деятельности, то это приведет к значительным переменам, -- заблуждение. Во-первых, сократится производительность труда из-за уменьшения сноровки и навыков работников, слишком часто меняющих вид деятельности, не говоря уже о том, что каждый переход с одного рабочего места на другое порождает потери времени и труд будет вытесняться суетой. А во-вторых, тот факт, что тягостность труда превосходит прямое удовлетворение от него, только в небольшой степени объясняется утомлением от данной конкретной работы. Потому-то прямое удовлетворение от смены вида работы не таково, как было бы, если бы первая работа вовсе не выполнялась. Очевидно, что большей частью тягостность труда объясняется общей усталостью организма и желанием избежать любого другого принуждения к труду. Просидевший несколько часов за столом скорее предпочтет часок порубить дрова, чем еще час провести за столом. Но его труд делается неприятным не столько из-за потребности в переменах, сколько из-за продолжительности уже отработанного времени. Продолжительность рабочего времени может быть сокращена -- без уменьшения производства -- только за счет роста производительности труда. Распространенное мнение, согласно которому на некоторых работах утомляется только тело, а на других -- только голова, это неверно. Всякий труд воздействует на организм в целом. Мы морочим сами себя в этом вопросе, потому что, наблюдая за чужим трудом, стремимся видеть только прямое удовлетворение от труда. Чиновник завидует кучеру, так как хотел бы слегка развлечься ездой; но его зависть будет длиться только до тех пор, пока удовольствие превышает усталость. Точно так же охотой и рыболовством, альпинизмом, верховой ездой и скачками занимаются ради спорта. Однако спорт -- не работа в экономическом смысле. Человек вынужден принимать тяготы упорного труда только в силу того, что малым трудом он не способен прокормить себя, а вовсе не из-за дурной организации труда.

Очевидно, что улучшение условий труда может вести к росту производства при неизменной тягостности труда или при неизменном объеме производства к снижению тягот труда. Но улучшения условий труда нельзя добиться без роста издержек в размерах, допускаемых при капитализме. В хорошо сработавшихся коллективах труд доставляет большее удовлетворение, и совместная работа организуется везде, где она может быть введена без снижения чистого дохода.

Конечно, встречаются исключительные натуры, возвышающиеся над средним уровнем. Великий творческий гений, увековечивающий себя нетленными свершениями, не различает радости и тяготы труда. Для такого человека творчество одновременно и великая радость, и горчайшая мука, но прежде всего это внутренняя необходимость. Созданное не имеет для таких людей ценности: они творят ради творчества, а не ради результатов. Результат не имеет для них ценности, ибо нет для них ничего дороже самого процесса создания. И созданное достается обществу не дороже, чем плоды другого труда. В сравнении с ценностью результатов эта плата ничтожна. Поистине гений -- дар Божий.

История жизни великих доступна ныне каждому. И социальный реформатор склонен рассматривать то, что он слышал о великом человеке, как общее свойство людей. Множество людей склонны рассматривать способ жизни гения как типичный образ жизни простых граждан социалистического общества. Но не каждый является Софоклом [140] или Шекспиром, а стоять за токарным станком совсем не то же, что писать гетевские поэмы или создавать наполеоновскую империю.

Легко увидеть природу иллюзий об удовольствиях и тяготах жизни в социалистическом обществе -- иллюзий, нашедших отклик у марксистов. Здесь, как и во всех других вопросах организации социалистического общежития, марксизм двигался вслед за утопистами. Открыто ссылаясь на идеи Фурье и Оуэна [141] о необходимости вернуть труду "привлекательность, утраченную из-за разделения труда", за счет такой организации труда, когда на каждую работу отводится самое непродолжительное время, -- Энгельс усматривает в социализме такую организацию производства, при которой "производительный труд вместо того, чтобы быть средством порабощения людей, стал бы средством их освобождения, предоставляя каждому возможность развивать во всех направлениях и действенно проявлять все свои способности, как физические, так и духовные, -- где, следовательно, производительный труд из тяжелого бремени превратился в наслаждение" [151*]. И Маркс говорит о труде как об удовольствии: "На высшей фазе коммунистического общества, после того, как исчезает порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни..." [152*]. Макс Адлер [142] обещает, что социалистическое общество "уж по крайней мере" не станет никого назначать на работу, "могущую оказаться тягостной" [153*]. Эти высказывания отличаются от утверждений Фурье и его последователей только тем, что здесь даже не предпринимается попытка сделать их доказательными.