— Так вы помните, что мисс де Сюзе подобрала стилет? Я полагаю, она сделала это, чтобы вернуть стилет вам или положить в шкатулку, но вместо этого унесла его с собой. Она ведь пребывала в раздражении, если я правильно выражаюсь, по причине бессердечного обращения с ее женихом?

— Он не был ее женихом. О помолвке не объявляли.

— Не объявляли официально?

— Никак, помолвки не было вовсе.

— Пусть так, но помните ли вы, что она не положила стилет в шкатулку и секундой позже с этой вещицей в руке выбежала из гостиной?

— Кажется, я не обратила на это внимания.

— А что делали вы?

— Что делала?

— Да, в тот момент. Вы наводили порядок в шкатулке. И навели, судя по тому, как она выглядела сегодня утром, когда мы ее открыли. Шкатулка стояла у вас на коленях? Столик находился довольно далеко от вашего стула, и вам, я полагаю, было бы трудно работать иначе.

— Значит, шкатулка лежала у меня на коленях, — в ее голосе появились первые нотки нетерпения.

— Тогда понятно, каким образом в шкатулку попал миниатюрный серебряный карандашик, который вы носите на цепочке.

Она поднесла руки к груди, словно ища безделушку.

— Да, видимо, так. Не знаю… Он был там?

— Наверно, вы отпустили крышку, она зажала карандашик, и он сорвался с цепочки, когда вы выпрямились.

— Да, видимо, так и было, — повторила она. — Вспоминаю, что именно так все и произошло.

— Тогда почему сегодня утром вы искали его на лестничной площадке?

— Я забыла, что он остался в шкатулке, — поторопилась она ответить.

— Нет, у вас очень хорошая память, — пробормотал Элейн.

— Вы просите меня припоминать такие пустяки. В этом доме сейчас никого не интересуют мелочи.

— Неужели? Тогда я предположу, что вы искали на лестнице не эту мелочь, а нечто другое, что — вы это знали — не могло находиться в рабочей шкатулке, поскольку вы видели это в руке мисс де Сюзе, когда она в гневе выбежала из гостиной. Вы искали стилет для вязанья.

— Однако, инспектор Элейн, я уже сказала вам, что не заметила ничего подобного.

— Тогда что же вы искали?

— Я уже говорила — карандашик.

Он разжал ладонь и показал ей серебряную безделушку. Она не сделала попытки взять карандашик, и Элейн уронил его ей на колени.

— Вы не кажетесь мне, — осторожно начал он, — ненаблюдательной женщиной.

— Если это комплимент, — сказала она, — то благодарю вас.

— Виделись ли вы с мисс де Сюзе, после того как она вышла из гостиной со стилетом в руке, пригласила Риверу в кабинет и там поссорилась с ним?

— Почему вы говорите о ссоре?

— У меня есть надежный свидетель.

— Карлайл? — неприязненно спросила она.

— Нет. Но если вы собираетесь что-то выведать у полицейского, то, знаете ли, рассчитывать на успех трудно.

— Наверняка кто-то из слуг, — сказала она, бесстрастно завершая обсуждение этого вопроса.

Элейн еще раз повторил свой вопрос о Фелисите, и мисс Хендерсон, внимательно посмотрев на него, признала, что виделась с нею. Фелисите зашла к ней в счастливейшем расположении духа. Она радовалась, что идет в ресторан с кузеном, Эдуардом Мэнксом, к которому привязана, и предвкушала удовольствие от вечера в «Метрономе».

— После этого вы ведь зашли в комнату леди Пестерн? Там была служанка. Ее попросили выйти, но она успела услышать ваши слова, что, мол, мисс де Сюзе очень возбуждена и вы хотели бы переговорить с леди Пестерн.

— Опять эти слуги.

— Просто люди, — сказал Элейн, — готовые сказать правду. Убит человек.

— Я не сказала ничего, кроме правды. — Ее губы дрогнули, и она плотно сжала их.

— Прекрасно. Тогда продолжим ее говорить, согласны?

— Мне нечего вам сказать. Совершенно нечего.

— Вы можете рассказать мне о семье. Вы понимаете, сейчас моя задача не столько найти виновного, сколько снять подозрения с тех, кто был связан с Риверой, но не причастен к его убийству. Это может относиться, а по существу и относится, к нескольким членам этой семьи, и потому мне нужна общая картина и некоторые детали. И вы в вашем положении…

— В моем положении! — вырвалось у нее, и в этих двух словах прорвалась усиленно подавляемая обида. Еле слышно она добавила: — Что вы вообще знаете о моем положении!

— Я слышал, вас называют домашним контролером, — сказал Элейн прочувствованно. Хенди не ответила, и он продолжал: — Во всяком случае вы имеете давнюю и, полагаю, во многих отношениях близкую связь с семьей. Например, с мисс де Сюзе. Вы ведь ее воспитывали?

— Почему вы все время возвращаетесь к Фелисите? Она совершенно ни при чем. — Она встала и повернулась к Элейну спиной, изменив для него рисунок на облицовке камина. Холеная белая рука мисс Хендерсон твердо держалась за каминную полку.

— Возможно, мои слова покажутся вам невежливыми, — пробормотала она, — но я нахожу вашу настойчивость обременительной.

— Не потому ли, что в данный момент она направлена на мисс де Сюзе и стилет?

— Естественно, я взволнована. Тревожно сознавать, что девочку хоть в малейшей мере могут побеспокоить. — Она опустила голову на руку. С того места, где стоял Элейн, мисс Хендерсон выглядела усталой женщиной, решившей секунду передохнуть и о чем-то задумавшейся. Ее голос долетал словно бы издали, из-за опущенных плеч. Возможно, она даже прижалась ртом к руке.

— Я полагаю, она просто оставила стилет в кабинете, даже не сознавая, что держит его в руке. Когда она поднялась наверх, стилета у нее не было. Все это не имело для нее никакого значения. — Она повернулась и посмотрела на Элейна. — Я вам кое-что скажу. Против своего желания. Я приняла для себя решение не касаться ничего подобного. Мне просто противно. Но вижу теперь, что должна вам сказать.

— Правильно.

— До и во время обеда у меня была возможность понаблюдать за этими двоими… двоими мужчинами.

— Риверой и Веллером?

— Да. Они по-своему необычны, и, кажется, такого рода необычность интересует меня.

— Нас тоже. Во всяком случае, все, что касается Риверы.

— Не знаю, каких сплетен вы наслушались от слуг, инспектор Элейн.

— Мисс Хендерсон, я слышал достаточно от самой мисс де Сюзе, и ее слова убедили меня в том, что между музыкантами было взаимопонимание.

— Я понаблюдала за этими двоими, — сказала она, словно Элейн все это время молчал, — и сразу поняла, что между ними пробежала черная кошка. Они смотрели друг на друга — не могу передать, насколько враждебно. Оба, конечно, до предела заурядны и вульгарны. Едва разговаривали друг с другом за обедом, но снова и снова один из них — это был дирижер — поедал второго глазами. Дирижер много говорил с Фелисите и лордом Пестерном, но все время прислушивался к…

— Ривере? — бросил Элейн. Ей, казалось, невмоготу выговорить его имя.

— Да, он прислушивался к нему, словно возмущался каждым его словом. Хотя возмущаться было бы естественнее для каждого из нас.

— Неужели Ривера вел себя настолько неприлично?

На лице мисс Хендерсон появилось оживление. Наконец появился предмет, о котором она была готова говорить.

— Неприлично? — сказала она. — Он превзошел все мыслимые пределы. Он сидел рядом с Карлайл и даже ее привел в замешательство. Видимо, она привлекала его. Сцена была просто отталкивающая.

Элейн с неприязнью подумал: «Что скрывается за этим? Возмущение? Против Карлайл, которая оказалась для Риверы привлекательнее? Праведный гнев? Или что-то еще?»

Мисс Хендерсон подняла голову. Одна ее рука все еще лежала на каминной полке, другую мисс Хендерсон вытянула в направлении фотографии в рамке, на которой Фелисите была запечатлена в день совершеннолетия. Из-под немыслимой шляпы глаза девушки смотрели на мир с отработанным отвращением (заставлявшим предположить непреднамеренное влияние Джона Гилгуда), типичным для модных фотографий. Мисс Хендерсон заговорила снова, словно обращаясь к фотографии:

— Конечно, Фелисите это было безразлично. Ничего для нее не значило. Хотя нет — несомненно, приносило облегчение. Она устала от его навязчивости. Но я поняла сразу, что тот, другой, и этот поссорились. У меня не было никаких сомнений.