На обер-офицерском конце, куда меня усадил Якимович, с другой стороны от него сел удивительно красивый и славный 19-летний мальчик в корнетских погонах лейб-гусарского полка. С Якимовичем они были приятелями и даже жили в одной избе. Это был младший любимый сын Павла Александровича, от второго брака, кн. Владимир Палей.

Не успели мы приняться за котлеты с томатным соусом, то-же меню, что и в Штабе Армии, как трубач при небесном наблюдателе заиграл тревогу.

Штейн поднялся с места и громко сказал:

— Ваше Высочество, г-да офицеры, пожалуйте в блиндаж.

Второй немецкий налет за один день! Решительно со времени моего первого приезда в полк в 14-м году, война стала много беспокойнее!

Стараниями хозяйственного Штейна дело это в штабе корпуса было, видимо, много лучше организовано, чем в штабе армии. Не только для всех людей были вырыты глубокие, прочные блиндажи, с накатами бревен, но даже корпусные лошади по воздушной тревоге вводились к глубокие канавы.

Офицерское убежище было совсем солидное и поместительное. Места хватило бы еще человек на 20. Было много лавок и даже стол посередине. От прямого попадания наш блиндаж конечно бы не спас, но от осколков мы были в полной безопасности.

Не успели мы войти, как начались взрывы. Все сидели молча, изредка перекидываясь словами. Павел Александрович сидел у стола и курил папиросу в тонком эмалевом мундштуке. Не сиделось на месте только Палею. Как всем живым мальчикам, ему совершенно необходимо было самому побежать, узнать и посмотреть что, где и как… Он поминутно отворял дверь и по лесенке взбегал наружу.

— Владимир, пожалуйста не вылезай! — послышался усталый голос Павла Александровича.

— Сейчас, папа, я ничего, я только посмотрю, куда, ударило!

И опять выскочил.

— Казак, закрой дверь и не выпускай корнета!

— Слушаю, Ваше Высочество.

Пожилой лейб-казак, ласково ухмыльнувшись в бороду, широкой спиной заслонил дверь.

Минут через десять немцы улетели. Налет был не из крупных, повреждения были невелики, а человеческих жертв, кажется, вовсе не было.

Перекочевав у Штейна, я снова сел на «Марну» и поехал прямо в полк.

По дороге в первый раз в жизни видел воронки 11-дюймовых снарядов. Подъехал к одной из таких ям и по пологому скату съехал на дно; моя фуражка оказалась ниже краев воронки. От таких чудовищ не спасли бы, конечно, никакие блиндажи…

II. Полк в начале августа 1916 года

Полк стоял на позиции под Белецком. Первый и третий батальоны были в окопах, а второй и четвертый в двух километрах сзади в лесу. Тут же в лесу помещался штаб полка.

Приехал я около 5-ти часов дня. В походном собрании на досках, под деревьями, несколько офицеров отдыхавших батальонов пили чай. Помню сидели там кн. Касаткин, Борис Энгельгардт, Георгиевский адъютант 4-го батальона Тыртов, Спешнев, черный Карцов (был еще «белый», но он в это время был уже убит) и двоюродный брат моей жены: Владимир Вестман.

Чувствовалось, что настроение хоть и не такое кислое, как в штабе Особой армии, но далеко не веселое. У Энгельгардта только что убили брата. В 4-м батальоне жалели командира 13-ой роты Антона Чистякова, которого очень любили.

Но в полку на войне было неписанное правило ни об убитых, ни о тяжело раненых не говорить. Также, как нельзя было говорить о смерти, о предчувствиях, и вообще о всяких мрачных вещах. Если бы кто-нибудь это правило вздумал нарушить, то старший из присутствующих обязан был бы сделать ему замечание. Поэтому Энгельгардту я только значительно пожал руку и он таким же пожатием меня поблагодарил.

Меня не ждали и встретили радостно и тепло.

Помню, командир 4-го батальона А. В. Попов увел меня к себе в землянку и стал говорить мне ласковые слова по поводу моего возвращения. Слушать было приятно, но никакой доблести я за собой не чувствовал. После ранений и болезней, все выздоровевшие и снова способные к строевой службе офицеры обязаны были возвращаться в действующий полк, и по закону писаному, а еще больше по закону неписаному. И в этом отношении наше «общество офицеров» было строже всякой санитарной комисии. Тем, кто по слабости человеческой, после эвакуации и выздоровления засиживался в тылу, тем из полка ласково напоминали, что пора бы и назад, в строй… Кто же и на это внимания не обращал, тем после войны была обещана «черная книга». Никакие прежние «подвиги» во внимание не принимались. Считалось, что семеновский офицер, покуда полк дерется на войне, морально обязан возвращаться в строй, хоть четыре, хоть пять раз… От этой обязанности его освобождали только смерть и увечье. В этом отношении солдатам было легче.

Отправился являться командиру полка. П. Э. Тилло вылез из своей землянки, где он, по обыкновению, проводил время лежа. Генерал был в обращении мил и прост, но несловоохотлив. Больше молчал, курил и угощал папиросами. В заключение десятиминутного разговора, спросил меня, какую роту я хотел бы принять.

Я ему сказал, что всегда служил в 3-ем батальоне, что два раза на войне уже командовал 12-ой ротой, и, если можно, хотел бы получить именно ее.

— Отлично, когда вернется 3-ий батальон с позиции, вы ее и примете.

Три дня, что оставались до прихода моей роты из окопов, провел в чаепитии, разговорах и прогулках верхом.

Питье чая было чрезвычайно распространено и среди чинов, я среди офицеров, и на позиции, а тем более в резерве. При первой возможности, где бы ни пришлось, и зимою, и летом солдаты раскладывали костры, в зависимости от опасности обстрела, или маленькие теплинки из сучечков, или побольше, и ставили на них котелки, кипятя воду. У офицеров то же самое. Стоит зайти к кому-нибудь в палатку или в землянку, сейчас же раздается голос хозяина:

— Чирченко, — или как его там звали — согрей чайку.

И через 10–15 минут подается чай в аллюминиевых кружках. Если было по близости отделение Экономического Общества, то к чаю сервировались какие-нибудь деликатесы, экстракты малиновый, или вишневый а иногда и печенье в жестянках.

Собранье было организовано хорошо. За 60 рублей в месяц предоставлялось полное продовольствие. Утром кофе с хлебом и с консервированным молоком. Почти всегда к нему холодное мясо и ветчина. Если можно было достать давали и масло. В 12 часов обед, суп и жаркое, в 5 часов — чай, в 8 — ужин. Из собранья обед и ужин, денщики, по очереди, в больших судках, носили и на позиции, обыкновенно зараз всему батальону. На позиции еду разогревали. Денщиков на позицию обыкновенно не брали, оставляя их в резерве, где всегда оставался кто-нибудь при ротных кухнях. Для чинов кухни два раза в день подъезжали возможно ближе к окопам и останавливались в каком-нибудь белее или менее безопасном месте. По ходам сообщения чины, повзводно, с котелками шли к кухням и возвращались со щами и с мясом. В зависимости от удобства подвоза, в оба конца приходилось иногда делать километра три… Но на позициях погулять полезно. Сиденья и лежанья и так слишком много. Хлеб на позиции брался на несколько дней.

Так же, как и солдатская, офицерская еда состояла, главным образом, из мяса в разных видах. Остальные деликатесы из консервных жестянок. Хозяином собранья в это время состоял подпоручик Штильберг, бывший мой волноопределяющийся в учебной команде. В начале войны ему прострелили грудь и по возвращении в строй, его единогласно выбрали хозяином. Человек он был очень ровного и приятного характера. Офицеры его любили, а состоявшие при собраньи чины обожали. Хозяином собранья Штильберг оставался, кажется, до конца.

Когда полк выходил на войну, офицерами было сделано постановление — спиртных напитков в собраньи не держать и в азартные игры не играть. Постановление насчет игр, между прочим, существовало, и очень строго соблюдалось и в мирное время.

На третий год войны постановления эти претворились в жизнь следующим образом. В карты играли любители в бридж, игра коммерческая. Иногда составлялась веселая партия в покер. Покер игра, конечно, не совсем коммерческая, но на это закрывали глаза. Играли не по крупной, и всякая опасность азартной игры отсутствовала. Не могло быть ни разорений, ни ссор, только веселье и хохот. Чины дулись в карты, где только могли, почти всегда не на деньги. Вовсе не будучи картежником, я неоднократно дарил в роту старые колоды карт и это всегда доставляло огромное удовольствие. На войне так мало развлечений…