Отношений между полками гвардии в сущности не было никаких. Каждый полк жил своей замкнутой жизнью. На полковые праздники все полки посылали друг другу поздравительные телеграммы, а в своей дивизии посылались депутации, командир и адъютант. Такие же депутации, опять-таки, в своей дивизии, посылались, если случались похороны офицера, конечно, только в мирное время. Иногда, в редких случаях в лагерях, один полк угощал другой обедом и после этого снимались группой. В нашем музее имелись две таких группы. На одной наши офицеры сняты с лейб-гусарами, а на другой с Преображенцами. Считалось, что все гвардейские офицеры Петербургского гарнизона должны быть между собою знакомы. При встрече в публичных местах все они были обязаны подходить друг к другу, младшие к старшим, и здороваться за руку. В своей дивизии все младшие, более или менее, знали старших и могли сказать, что это полковник такой-то, а это капитан такой-то. Также знали в лицо и при случае здоровались с артиллеристами своей бригады, с гвардейскими саперами и с офицерами гвардейской кавалерии полков, стоящих в Петербурге, Кавалергардского и Конной Гвардии. Но дальше отношения были уже исключительно личные. Случалось, что два брата служили в разных полках. Через этих братьев, чужие офицеры бывали в чужих Собраниях и завязывали более близкие знакомства. Когда в обыкновенный день чужой офицер приходил в Собранье, особенного внимания на него не обращали. Все с ним любезно здоровались, но занимался им тот, кто его позвал. Если же он приглашался на большой обед, за которым председательствовал командир полка, как бывало на «четверговых обедах» у нас и в Конной Гвардии, то гостю оказывалось специальное гостеприимство, вынести которое было не легко. Чтобы не осрамиться, иначе говоря не напиться вдребезги и не провалиться на испытании, необходимо было соблюдать сугубую осторожность. У закусочного стола больше двух, трех рюмок не пить и все промежуточное, красное и белое, оставлять в стаканах, твердо памятуя, что главное впереди. Когда наступало это главное, вставал командир полка и предлагал тост «за славу такого-то полка, представителя которого мы имеем удовольствие видеть сегодня среди нас». Затем трубачи играли марш гостя и ему подносился сосуд, обыкновенно вместимостью около полубутылки. И этот сосуд нужно было выпить одним духом до дна и над головой перевернуть, в доказательство того, что в нем не осталось ни капли. Затем по ритуалу, через несколько минут, должен был встать гость и, от имени своего полка, выпить, и тоже до дна «за славу и процветание доблестного полка» хозяев. После чего трубили хозяйский марш. Официальная часть была кончена, но испытание далеко нет. Гость садился и к нему начинали подходить собранские вестовые с серебряным блюдом и на нем бокал шампанского. Поднося блюдо гостю, вестовой говорил: «от ротмистра такого-то» или «от поручика такого-то». Гость должен был встать, повернуться лицом к пославшему, который тоже вставал, поклониться и выпить, по возможности до дна. И таких приветственный бокалов посылалось несчастному гостю двадцать пять, тридцать, т. е. почти от всех офицеров, сидевших за столом. Таким «представителем» своего полка мне довелось побывать у Измайловцев, у Конно-Гренадер в Петергофе и у Кирасир (желтых) в Царском Селе. У кирасир нас было двое и в предвидении жестокой выпивки мы приняли предварительные меры предосторожности. Отправляясь на вокзал, мы купили полфунта сливочного масла и съели его без хлеба, пополам. Было довольно противно, но это нас спасло. Поздно ночью из Кирасирского Собрания мы вышли, если не совсем как стеклышко, то во всяком случае соображая, где мы и что мы.

Среди гвардии у каждого полка была своя репутация. Одни были более популярны, другие менее. Но публично выражать о чужих полках свое мнение, особенно не очень лестное, было строжайше запрещено. Бывали случаи, правда, много раньше моего времени, когда за недостаточно почтительные отзывы о чужих полках, неосторожных офицеров вызывали на дуэль, что иногда кончалось увечьями и смертью. Официально считалось, что все полки Российской армии, в частности гвардии, одинаково хороши, но что есть между ними один полк, который лучше их всех. И это, конечно, свой собственный. Тому же учили и солдат.

Были полки, между которыми наблюдалось соперничество и даже некоторая натянутость отношений. Так не очень жаловали друг друга Кавалергарды и Конногвардейцы, Уланы и Конно-Гренадеры, Преображенцы и мы. Между нами и Преображенцами отношения были подчеркнуто корректные, но близости никакой. И это при том, что зачастую нами командовали бывшие Преображенцы, а Преображенцами наши. Нужно сказать, что когда оба полка выступили в поход, все разногласия исчезли бесследно и сами собою. На войне «чада Петровы» дрались бок о бок и чувствовали себя братьями, какими они и должны были быть.

У многих полков были прозвища, которые держались главным образом в солдатской среде. Измайловцев, за их белые околыши, называли «хлебопеками». Нас, Семеновцев, почему-то «кузнецами», а Преображенцев — «Захарами». Кличке этой имеется псевдоисторическое объяснение. Существовало шуточное предание, что будто бы императрица Елизавета Петровна, которую Гренадерская рота Преображенцев возвела на престол, получив за это название «лейб-компании», приехала раз в казармы поздравить своих лейб-компанцев с праздником. Случилось это 5-го сентября, в день Захария и Елизаветы, именины самой царицы. Получив от солдат поздравление, она поинтересовалась узнать нет ли между ними Захаров, дабы поздравить их в свою очередь. Как только она это сказала, вся рота, как один человек, выступила вперед. Захарами оказались все. «Захары», и солдаты и офицеры принимали свою кличку добродушно и нисколько на нее не обижались.

Почти все, что я здесь описываю, прошло и быльем поросло и разумеется никогда не возвратится. Возвратиться этому так же невозможно, как невозможно, чтобы нынешние современные молодые люди оделись бы вдруг в чулки и пудреные парики, а женщины в высокие корсеты и кринолины. Жизнь идет вперед. Написанное здесь есть маленькая страничка из быта дворянской России, с которой быт прежних гвардейских офицеров был органически и неразрывно связан. Быт есть тот фон, на котором пишется история, а потому и заслуживает быть правдиво и беспристрастно списанным.

Подпоручик Николай Ильин — редактор царской телеграммы

Со мною в корпусе учился кадет Николай Ильин. Он был на класс моложе меня. Знал я его хорошо главным образом потому, что один год, когда я был в 5-ом, а он в 4-ом классе, по общему ротному ранжиру мы стояли в строю рядом, а в спальне получили рядом кровати. На следующий год осенью, когда мы все вернулись с летних каникул, Ильин во всей 1-ой роте оказался по ранжиру чуть не 5-м. Как это часто случается с детьми, он в 3 месяца вытянулся на полголовы и продолжая расти буйно, кончил Корпус правофланговым.

Когда в нашем 7-м классе были выпускные экзамены, 6-й класс распустили на лето. Потом я уехал в Петербург, поступил в Павловское училище, и на два с половиной года потерял Ильина из виду.

По случаю Японской войны производство офицеров в 1905 году было сделано 22 апреля, т. е. на 4 месяца раньше положенного срока. После производства и явки в полк, представления командиру, офицерам, и всяких других формальностей, меня по положению отпустили в 21-дневный отпуск и я уехал к матери в деревню. Вернулся я, когда полк был уже в лагерях. И сразу же пошла стрельба, ротные учения, затем ротные смотры и т. д., и т. д.

В начале июля получаю я на полк из Москвы письмо. Письмо длинное и обстоятельное. Пишет Ильин. Оказывается, он фельдфебель Его Величества роты Александровского Училища, производство будет этой осенью, в августе; он послал просьбу о приеме в полк, просит меня его кандидатуру поддержать, а главное, как можно скорее и как можно подробнее написать ему про полковую жизнь, про полковые порядки и сколько нужно иметь своих денег, чтобы жить и служить.

Я посоветовался с Кокой Крузенштерном, который был на три года меня старше и который меня на первых порах «опекал», и ответил в таком духе, что, мол, о полковой жизни и порядках нужно писать книгу, а не письмо; что первый год или два к молодому офицеру присматриваются, а посему нужно держать себя тише воды — ниже травы, чем скромнее, тем лучше. Что же касается своих средств, то если он будет питаться в Собраньи, что рекомендуется, то жалованья он вообще на руки получать не будет. А при таких условиях, устроившись с кем-нибудь из офицеров на холостой квартире, хотя и трудно, но можно прожить, получая из дому 75 рублей в месяц, и от времени до времени сотню, другую на новый мундир или ликвидацию счетов по Собранью. Но с такими финансами о существовании Петербургских холостых удовольствий, дорогих ресторанов и т. д. нужно забыть, шампанского без нужды не пить, почаще ходить пешком, а из развлечений ограничиться посещением семейных домов и театра, благо и то и другое стоит дешево. Ильин за это письмо меня поблагодарил и сказал, что если примут, то он выходит.