Кроме русских имелись и иностранные журналы: французский «L Illustration», немецкий «Die. Woche» и английские «The Tattler» и «The Graphic».

Из офицеров почти все свободно читали по-французски, очень многие хорошо знали немецкий язык и человек 5–6 знали английский.

По стенам над диванами в читальной висели под стеклом акварельные рисунки полковых форм солдат и офицеров, начиная со времен Петра и до последнего царствования. Если не ошибаюсь, это был подарок императрицы Марии Федоровны. В читальню офицеры обыкновенно заглядывали перед тем, чтобы идти завтракать или обедать. Туда же собирались и после завтрака, перед тем как идти на послеобеденные занятия в роты. Там была «главная квартира» дежурного по полку и помощника, особенно но вечерам. В читальне за большим столом устраивались офицерские занятия и «военная игра». Там же, убрав стол, и поставив между диванами стулья, а у окон конторку лектора, устраивались домашнего характера «сообщения», на военные и другие темы. «Домашнего характера», т. е. такие, присутствие на которых было необязательно. Пишущий эти строки делал два раза сообщения именно в читальной. Сообщения более официального характера, уже в присутствии командира полка и выше, делались в столовой. В противоположность клубам, где в читальнях полагается соблюдать тишину, в нашей никакой тишины не соблюдалось, разговаривали, а иногда спорили весьма оживленно.

Из маленького зала через бильярдно-читальную проходили прямо в зеленую гостиную, откуда, налево был музей, а направо маленькая проходная комната, где иногда играл оркестр, и дальше большая столовая. Все окна по этому фасу, т. е. музея, зеленой гостиной, проходной и столовой — выходили на Загородный проспект. В зеленой гостиной стояла зеленая мебель, рояль, а на стенах висели большие масляной краской портреты Екатерины II, копия с известного портрета Лампи, — и императоров Александра I, Николая I и Александра III. В этой комнате происходили обыкновенно «общие собрания» офицеров, высший орган по управлению офицерской жизнью, вне строя и службы.

В этой же зеленой гостиной иногда после сиденья в столовой собирались около рояля пианисты и певцы и устраивались импровизированные концерты, с номерами сольными и хоровыми.

О нашем полковом музее можно или сказать несколько слов, или написать о нем книгу. Он был сравнительно очень богат и имелись в нем такие бесценные исторические реликвии, как остатки полковых знамен времен Петра, собственноручные его указы, мундир офицера полка Талызина, в который оделась Екатерина II, когда во главе гвардии выступила, из Петербурга в Ораниенбаум свергать своего мужа Петра III, и многое другое. Собирался музей тщательно и с большой любовью целым рядом заведующих и был он доступен не только для офицеров. Все ученики «Учебной команды», будущие полковые унтер-офицеры, попутно с прохождением в команде курса русской истории и в частности полковой истории, со своими офицерами ходили в музей, где все им показывалось и объяснялось. Водили их туда обыкновенно маленькими группами, человек в 10–15, причем попутно им показывалось и Собрание, т. е. все то, что имело в нем историческую ценность. Водить в музей всех солдат полка не имело смысла. Для посещения музея с пользой, нужна все-таки некоторая подготовка и некоторый культурный уровень, которым в массе своей наши солдаты, увы, не обладали.

Как Собрание своим относительным благоустройством было обязано Н. М. Лялину, так и музей своей полнотою и порядком был всецело обязан Н. К. Эссену, который заведывал им с 1906 года и до конца и посвящал своему любимому детищу буквально все свое свободное время.

С Николаем Эссеном мы в 1905 году вместе вышли в Полк из Павловского Военного Училища, он из 2-ой роты, я — из роты Е. В. Зная, что мы выходим в один полк, мы уже на старшем курсе познакомились и он в ближайший праздник позвал меня к себе. Он жил тогда с отцом, также бывшим Семеновцем, в казенном доме Комендантского Управления (Садовая 3). Когда я пришел к нему, он увел меня в свою комнату и там первым делом подвел меня к деревянной витрине, где за стеклом в блестящем порядке были у него разложены гравюры, медали и миниатюры, все эпохи от начала 18-го и до начала 19-го века и все имевшие близкое отношение к нашему Полку. Полковые истории Писарева и Дирина он уже тогда знал на зубок, а было ему в это время около 18 лет… С какого возраста он почувствовал влечение к истории, трудно сказать, вероятно, с тех пор, как научился читать. По выходе в Полк Н. Эссен сразу же был назначен помощником заведующего музеем, а через год музей поступил в его единоличное владение. Постепенно специализировавшись на эпохе от Петра до Николая I, работая и в нашем и в других музеях, кроме того постоянно читая и покупая исторические книги, Н. Эссен достиг, наконец, того, что ему можно было показать портрет или миниатюру любого сколько-нибудь известного деятеля этой эпохи, и он безошибочно определял, кто это, и тут же сообщал его точнейшую биографию. В Петербургском обществе этих времен, он чувствовал себя, как в своей семье. Дошло до того, что известный историк Вел. Кн. Николай Михайлович неоднократно вызывал его 23-летнего поручика на консультации и очень считался с его мнением. Избери Эссен другую дорогу в жизни, из него, конечно, вышел бы историк-исследователь крупного всероссийского имени.

Хотя это и не имеет прямого отношения к моей теме, описанию нашего Собрания, не могу удержаться, чтобы не написать о Н. К. Эссене еще несколько строчек. На войну он вышел в чине штабс-капитана, командиром 3-ей роты, затем принял Е. В. роту и к концу войны был произведен в полковники, получив в командование 1 батальон. Умиляя всех, и солдат и офицеров, своим олимпийским спокойствием, хладнокровием и невозмутимостью, он дрался абсолютно во всех боях, в которых принимал участие наш полк, почти не ездил в отпуск, и упорно не желал уходить из строя. Он был один из тех 4 или 5 офицеров, которым посчастливилось или не посчастливилось, ни разу за всю войну не быть раненым… Не пострадал он и в революцию. А несколько лет спустя, спокойно живя в Ревеле, случилось так, что он попал в трамвайную катастрофу и ему отрезало ногу.

Какая судьба постигла наш полковой музей, мне точно неизвестно. Есть, однако, полная надежда, что он не погиб и что все его ценности переданы в Государственные музеи.

Из зеленой гостиной, в противоположную сторону от музея, двери вели в маленькую проходную комнату, где на стенах висели группы и фотографии из полковой жизни, и дальше в столовую. Эта столовая, самая большая комната в Собраньи, была настолько велика, что могла вместить и вмещала до 130–150 обедавших. На противоположной от входа стене, прямо посередине, висел большой поясной портрет державного основателя полка Императора, Петра Великого, в темной дубовой четырехугольной раме. На нем император был изображен в зеленом кафтане, с синим Семеновским воротником. По бокам его висели небольшие в овальных золотых рамах портреты императора Николая II в нашем мундире и императрицы Александры Федоровны.

С левой стороны от входа, в простенках между окнами, в золотых рамах, между прочими, висели масляные портреты В. Кн. Николая Николаевича старшего, при жизни числившегося в Полку, и двух бывших командиров: Кн. Святополк-Мирского и Гр. П. А. Шувалова.

На стене справа от входа, в глубине, лицом к окнам, висела очень большая картина, изображавшая бой под Лесной. История этой картины такова. Приблизительно за год до 200-летнего юбилея этого боя (28 сентября 1708 г.), в котором главным образом Семеновским полком был разбит шведский отряд Левенгаупта, боя, который Петр назвал «матерью Полтавской победы», старые Семеновцы, по инициативе П. П. Дирина, решили подарить полку картину с изображением этого сражения. Картина была заказана известному тогда художнику баталисту Мазуровскому за 3.000 рублей. Для исторической верности все формы, как русские, так и шведские, были списаны с образцов, хранившихся в музеях. А чтобы не выдумывать лица, все фигуры на переднем плане были списаны с офицеров и солдат полка, которые пачками ездили в мастерскую художника, облачались там в старые формы и позировали в группах и поодиночке. Так на картине оказались изображенными поручики Леонтьев, Шарнгорст, Эссен, Бржозовский и полковой штаб-горнист Хижий. Пишущий эти строки опоздал к первым сеансам и все стоячие фигуры, когда он явился, были уже написаны. Поэтому его положили на пол и изобразили в качестве убитого шведа под копытами серого коня.