— Я еще помню время; когда нам казалось, что мы навсегда освободились от ревнителей веры,[26] от мракобесов и педантов, проведя великую Реформацию, разгромив папистов. Но затем вчерашние бунтари, заняв место изгнанных прелатов, епископов и настоятелей, сами стали на глазах наших коснеть, обрастать мохом, тянуть назад. Неужто все так и должно развиваться по кругам пифагорейцев! — Поглядев на сына, капитан Лермонт улыбнулся, решив ободрить его. — Однако все на свете не только вырождается, но и нарождается. Вот, например, слово «педагог» поначалу у древних греков обозначало безграмотного раба, отводившего в школу детей своего господина, а теперь этим словом называют маститых учителей.

Заметив, что пастор по своему обыкновению задремал, Джордж озорства ради перешел с Роланда на Тристана, причем на беду свою выбрал одно из самых вольных мест в поэме Томаса Лермонта. Пытаясь забыть Изольду Белокурую, Тристан женился на дочери бретонского герцога Изольде Белорукой, но в брачную ночь не смог нарушить свой обет верности первой Изольде и воздержался от исполнения, супружеского долга, сославшись на боль от старой раны в боку. Изольда Белорукая, любя мужа, хранила эту тайну, но однажды, когда она ехала на богомолье со своим братом Каэрдином, ее конь оступился, переходя через ручей, и брызги из-под его копыт попали ей в юбку между бедер. Изольда стала громко хохотать и на недоуменный вопрос брата о причине ее смеха ответила наконец, что ее рассмешило то, что вода коснулась ее ног там, где еще ни разу не касался ее Тристан! Еще больше понравился мальчишкам эпизод, в котором Тристан переспал с Изольдой, лишив ее девственности, а королю его в брачную ночь подложил служанку Изольды — девственницу!!!

Студиозусы, развесив уши, с затаенным дыханием слушали эти прелестные стихи. Но вдруг пастор схватил лежавший перед ним фолиант Фомы Аквинского и треснул им о стол так, что из старого тома взмыло облако заискрившейся на солнце пыли.

— Silencium! Молчать! — возопил он, подловив озорника. — Какое бесстыдство! Какая грязь! Джордж Лермонт! Я выпорю вас розгами! Да будет вам известно, что богопротивное блудословие вашего богомерзкого предка в свое время было запрещено повсюду святой церковью!

— Папой Римским, сэр! — воскликнул запальчиво Джорди. — А не церковью Шотландии.

— Молчать! Да будет всем вам известно, что еще Петр Блуаский, ученейший прелат и секретарь Элеоноры Аквитанской,[27] клеймил увлечение знати прельстительными и любострастными виршами о Тристане за то, что волновали и трогали развращенные души более, чем страдания Спасителя! Ваш предок, следуя за Овидием, создал святотатственный гимн прелюбодеянию, евангелие адюльтера! Этот языческий гимн еще в тринадцатом веке смешал с грязью досточтимый канцлер Парижского университета Жан де Жерсон! Мы должны помышлять не о плотских радостях, не о любовных утехах, а о спасении Души и о вечном блаженстве…

— Ben es mortz, que d’amour non sen. Al cor qualque doussa sabor! — отчаянно выкрикнул Джордж, выведенный из себя нападками старого сухаря на Томаса Рифмотворца, а следовательно, рыцаря сэра Томаса Лермонта на весь его род, как известно Лорду Лайону, главному генеалогу Шотландии, породнившемуся через жену — графиню Баклю с королями Шотландии, со славными Брюсами!.. Какая жалость, что нельзя вызвать ему оскорбителя!.. Уж он бы постоял за фамильную честь Лермонтов. Он цитировал французского трубадура Бернарда де Вентадорна: «Воистину мертв тот, кто сладостного дыхания любви не чувствует в сердце!».

Пастор задохнулся от ярости, ударил кулаком по Фоме Аквинскому, выбив из него новое облако пыли.

— Я исключу вас из училища! — взвизгнул он голосом кастрата.

Джордж рванулся к выходу.

— Я… я сам уйду! — крикнул он напоследок.

Конечно, не прошло и часа, как он, расхаживая у разбушевавшегося моря, пожалел о своей выходке, хотя считал, что и смолчать не мог, раз этот догматик оскорбил честь его рода. Только постепенно стал он сознавать, в какую неприятную историю он влип. Просить прощения? Об этом не может быть и речи. Значит, его исключат из училища. Но самое ужасное то, что мама и Шарон узнают о том, какие именно запретные стихи Томаса читал он в аудитории училища! И с Вентадорном он вылез совсем некстати. Правильно учил Овидий: «Bene qui latuit bene vixit» (Тот живет хорошо, кто хорошо прячет свои мысли!).

Долго сидел он на прибрежной скале, глядя в море, следя за накатом пенистых бурунов. Из города донесся колокольный звон. В нем явственно выделялось басовитое уханье колокола собора Святого Макария. Занятия в училище окончились — можно было идти домой. Сегодня Мак-Крери будет жаловаться ректору, маме сообщат о его исключении не раньше завтрашнего дня. Он не трус, но не хочет быть дома, когда это выяснится. Завтра утром он уйдет из дому. Нелегко ему будет бросить маму и Шарон…

Мучительно больно было Джорджу предать забвению последнюю волю отца. Ведь капитан Эндрю Лермонт хотел, чтобы сын его, презрев карьеры моряка, воина, а также сан священнослужителя, окончил древний Сент-Эндрюсский университет в городе, на чьих воротах издревле красовался герб эрсилдаунских[28] и дэрсийских Лермонтов, и стал адвокатом, судьей, чьи профессии котировались в Шотландии даже выше, чем в Англии. Адвокат или судья мог попасть в парламент, занять важный и почетный государственный пост. Капитан глубоко уважал ученость. Именно при Иакове VI потянулись шотландцы к знаниям. Парламент постановил учредить школу в каждом приходе страны не только для детей состоятельных родителей, но и бедноты.

И Джордж Лермонт, оставив навсегда родной дом, пустился в путь, навстречу неведомой судьбе.

В семнадцать юношеских лет Джордж Лермонт был уже высок — все шесть футов ростом — и продолжал еще расти. Из-под его bonnet — шотландской шапочки с черным пером сокола, приколотым серебряной пряжкой с изображением святого Андрея, покровителя шотландцев — до широких плеч ниспадали золотисто-светлые кудри. Осененные девичьими пушистыми и темными ресницами, пристально взирали на мир большие карие глаза. В этих глазах было нечто тяжелое, магнетическое: стоило ему поглядеть на человека в спину, как тот сразу вдруг оборачивался. Нос у него был короткий, чуть вздернутый, губы не утратили еще мальчишеской пухлости. Из-под куцего серого камзола до колен свисала шерстяная kilt — шотландская юбка. Слева на поясном ремне красовался dirk — шотландский кинжал. На плечи наброшен широкий пледовый плащ. И шапка, и юбка, и плащ были сшиты, разумеется, из тартана — крепкой шотландской ткани в клетку, причем по цветам клеток любой сведущий шотландец мог определить, что Джордж принадлежал к клану Лермонтов.

Из Абердина Джордж пришел пешком в Эдинбург, столицу Шотландии. На полуострове Файф он простился со своими родственниками Лермонтами, жившими в замке Балькоми на берегу Северного моря, южнее города Сент-Эндрюс, и в старинном замке Дэрси, на берегу реки Идеи.

Всю дорогу подмывало его бросить свою затею и вернуться к матери, в родной Абердин, к Шарон. Скверно все вышло. Не простился с матерью, убежал от скандала, учиненного им неизвестно зачем и почему. Начитался книжек о приключениях, о джентльменах удачи. А разве Господь Бог не погубил главу клана Лермонтов в назидание всем остальным Лермонтам?! А ведь у сэра Джеймса Лермонта была целая флотилия с пушками и пистолями, с целым полком мушкетеров, понюхавших пороху в борьбе с испанцами за океаном!..

Еще не поздно вернуться к маме, которую он никак не имел права бросать, будучи единственным в семье мужчиной. Да какой он мужчина! Что она о нем будет думать: сбежал куда глаза глядят! К южникам! Оставив глупую записку: после скандала не могу вернуться в училище… ухожу искать свою фортуну… верю в свое счастье… завербуюсь в войско на континенте… Через три-четыре года вернусь к тебе, дорогая, любимая мама… женюсь на Шарон… Я верю в нее… Она передаст тебе эту записку… Наш предок, норманнский рыцарь Лермонт, помог принцу Малькому вырвать из кровавых рук Макбета корону отца Малькома короля Дункана. За это Мальком III озолотил его, сделал шотландским лэрдом в Эркильдуне на Твидере… Я верю в свою счастливую звезду… В моих жилах течет королевская кровь, и потому я не могу позволить оскорблять меня старым дуракам…