(Здесь текст таблички обрывается. На другой табличке мы обнаружили продолжение донесения Бааны и Рехава, сыновей Риммона, написанное тем же почерком.)
…Авенир отправился к царю Иевосфею и сказал ему: «Смотри, недовольство зреет вокруг нас, наши люди голодают, промышляют грабежами, а многие разбежались по домам, к своим семьям. Посему должны мы заключить мир с Давидом, что царствует в Хевроне, дабы навести порядок, собрать силы и снова быть готовыми к борьбе с ним. Я хочу отправиться к нему с двадцатью вооруженными всадниками и с трубою, которая трижды просигналит…
…и вести переговоры с Давидом…»
…Иевосфей же велел нам прийти во дворец, где сидел он меж двух деревянных херувимов, выкрашенных в желтый цвет, ибо нет у него золота. Иевосфей сказал нам: «Я знаю, что вы и ваши солдаты верно служили дому отца моего Саула и сделаете все, что угодно воле ГОспода. Авенир поскачет в Хеврон с двадцатью вооруженными всадниками и сестрой моей Мелхолой, которую забрал я у Фалтия; он должен заключить перемирие и союз с Давидом, дабы мы в один прекрасный день снова смогли бы воевать с ним. Но да нашлет на меня БОг все кары небесные, если Авенир не задумал предать меня сыну Иессея; ибо говорили мы злые слова друг другу из-за Рицпы, наложницы моего отца, и угрожал он поставить престол Давида над всем Израилем и Иудеей, от Дана до Вирсавии; он думает, что я забыл это, но я храню в памяти каждое слово, Авенир хитер, да я хитрее. И посему, Баана и Рехав, поручаю я вам скакать за Авениром, напасть на него, вонзить ему меч под пятое ребро и принести мне его голову; за что назначу я вас военачальниками и отпишу вам десятину от колена Ефремова; сестру же мою Мелхолу невредимой привезете назад…»
(В архивах Сераии нашелся еще один черепок, представляющий для нас интерес. Судя по почерку и содержанию, это тоже было послание от Бааны и Рехава.)
…в отношении распоряжения царской казны в Хевроне о передаче нам трехсот пятидесяти голов скота: по девяносто молочных коров, десять быков, сто двадцать пять овец и сто двадцать пять коз, или их стоимости в шекелях, выражаем мы свое согласие; сердца наши обливаются кровью при мысли о том, что сын Иессея, находится в стесненных обстоятельствах, что мешает ему вознаградить нас в соответствии со всеми заслугами.
В мои обязанности не входит давать оценки. Скромный слуга в доме науки, я лишь собираю факты, систематизирую их и упорядочиваю, стараюсь истолковать и отобразить общие контуры вещей и событий и их ход. Однако слово живет своей собственной жизнью: оно не дает себя схватить, удержать, обуздать, оно двусмысленно, оно одновременно скрывает и раскрывает истину, и за каждой строкой таится опасность.
ГОсподи БОже наш, зачем из всех своих сыновей ты выбрал именно меня, чтобы поднять мертвого царя из его могилы! Чем больше я узнаю о нем, тем больше срастаюсь с ним; он подобен шишке на моем теле, злокачественной опухоли: я хочу выжечь его, но не могу этого сделать.
13
Иоав должен знать, что произошло, когда Авенир, сын Нира, приехал к Давиду. Но уста Иоава во второй раз уже мне не откроются, да и я сам не осмелюсь более навестить его без разрешения на то Ванеи, который относится ко мне с подозрением.
Таким образом, остается только принцесса Мелхола. Мелхола прибыла вместе с Авениром из Маханаима в Хеврон; можно надеяться, что она вспомнит последовавшие вслед за этим события. Однако Мелхола не призывает меня к себе, а кто я такой, чтобы требовать встречи с царской дочерью, которая дважды была супругой царя?
В конце концов я отправил посыльного к Аменхотепу с пожеланиями долгой жизни и богатства, а также с просьбой уделить мне самую малость его драгоценного времени. Аменхотеп ответил, что приглашает меня на третий день в обеденный час разделить ломоть хлеба и глоток вина в харчевне, специально открытой царским ведомством гостиниц для тех сыновей Израиля, что трудятся на поприще культуры: певцов, рассказчиков историй и легенд, гусляров и рожечников, строителей храмов и мозаичников, а также авторов ученых трактатов о том, как петь, рассказывать истории и легенды, играть на гуслях и рожках, строить храмы и складывать мозаики.
Когда в назначенный срок я явился туда, меня проводили в просторное помещение, где было столпотворение людей, устремлявшихся к вертелу, на котором довольно неопрятный повар вращал барана; тех, кому удавалось оторвать кусок мяса от туши, отталкивали те, кому еще ничего не досталось; вокруг раздавались проклятия и вопли боли. В толпе толкающихся я заметил Иорайю, Иахана и Мешулама, рассказчиков легенд о великой схватке Давида с Голиафом. Каждый из них размахивал костью с ошметками мяса и без разбора колотил ею по голове каждого, кто подворачивался под руку; когда они увидели меня, то стали энергично проталкиваться навстречу, выкрикивая на ходу:
— Пожалуйста, господин, скажи этим зажравшимся сыновьям Велиара, что мы были вызваны как знатоки своего дела в царскую комиссию по составлению Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении и так далее и что мы имеем право на подаяние ГОспода; некоторые же находящиеся здесь особы, хоть и ученые, но с низменным сознанием, отказываются признать нас, поэтому нам достались только эти старые кости — вчерашние объедки.
Я подтвердил, что Иорайю, Иахана и Мешулама действительно приглашали в царскую комиссию и они рассказывали там историю о великой битве Давида с Голиафом, причем тексты их совпали слово в слово, так что пророк Нафан назвал это чудом.
Тогда Иорайя, Иахан и Мешулам завопили:
— Ну что, господа с нежными голосами и утонченными манерами, жалеющие простым сказителям народных сказаний даже жалкого куска от подаяния ГОспода! Слышали, что мы совершили чудо! Погодите, настанет время, когда Яхве прогонит вас от горшков с мясом, а царские монеты потекут в наши кошельки, ибо все ваши изысканные речи, цветистый язык и выкрутасы никому не нужны, и вам никогда не угодить таким могущественным людям, как пророк Нафан.
Толпа в благоговейном почтении расступилась и пропустила Иорайю, Иахана и Мешулама к вертелу, где они оторвали жирный бараний хвост и по большому куску окорочной части, после чего возвратились ко мне со своей добычей, сели на корточках у моих ног и, чавкая, принялись жадно жевать.
В это время появились два скорохода, выкрикивавшие:
— С дороги, ублюдки! Освободите место, изверги рода человеческого, подхалимы и блюдолизы, для могущественного и благородного Аменхотепа, старшего царского евнуха, поставленного над женами царя, его наложницами и над вдовами отца царя!
Все склонились до самого пола, а многие пали ниц на пыльный пол среди костей и мусора, и вошел блистательный Аменхотеп. Смотритель харчевни почтительно приветствовал его; проходя через зал мимо вертела, Аменхотеп приподнял вышитый край своих дорогих одежд и покачал головой с жесткими волосами, сетуя на вульгарные манеры детей Израиля и на вонь, исторгаемую бараньей тушей; мне он милостиво махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы устроились в отдельном покое с видом на тенистый сад, на столе стояли блюда с разнообразнейшими вкусными кушаньями — там были консервированный молодой лук, и свежий зеленый лук, и нежные сардельки, и грибы в уксусе, и, наконец, гордость повара: ягнячьи глаза, глядящие на нас из прозрачной массы, которую египтяне называют студнем. Смотритель хлопнул в ладоши, и к нам подбежали молоденькие служанки, обнаженные до пояса; когда они ставили перед нами черепаший суп, отличное белое вино из царских виноградников в Ваал-Гамоне, а также молодых, сваренных в масле и запеченных в виноградных листьях голубей и охлажденные в глубине колодцев дыни, яблоки с сыром и чашу темного сладкого вина из сушеного винограда, их нежные груди изящно покачивались.