Глава 2

Бюро несчастных случаев

Теперь ей стало окончательно ясно: с Пашкой беда. Именно с ним! Он в опасности. Он не такой, как всегда. Он измучен. Ему грозит что-то опасное. Возможно, ужасное уже случилось!

Десять лет назад Павел Царев был красой и гордостью Нетска – чемпион России по гребле на байдарках, вице-чемпион Европы, обладатель кучи кубков. Его простая, открытая улыбка украшала тогда городскую доску почета и не сходила с телеэкрана. Не менее улыбки хорош был и телегеничен великолепный, огромный Пашкин торс, прямо-таки Бельведерский, как выразился один комментатор (“Вот и мелькнул у финишной прямой Бельведерский торс нашего чемпиона!”) Не все в Пашке, правда, было так же совершенно, как торс. Особенно с речью бывали трудности. Пашка, сколько себя помнил, только грёб и грёб. Незаметно для себя он при этом закончил школу, а потом и университет. Каким-то образом даже оказался у него престижный диплом психолога. Несмотря на это, слова на Пашкином языке съеживались до одного слога, плохо соединялись и прилаживались друг к другу. Газетные интервью давал за своего питомца тренер Самборучный, а по радио и телевизору Пашка только улыбался, шумно дышал в микрофон и бросал отрывистые односложные восклицания вроде “ну!”, “да… э…”, “так! да!..” Журналист обычно приходил ему на помощь и пояснял, что прославленный спортсмен утомлен и взволнован трудной дистанцией (предстоящими через полгода стартами, симпатией собравшихся и тому подобным, смотря по обстоятельствам). Тут же к микрофону подпускали тренера Самборучного, который был болтлив, как баба, и мог непрерывно говорить часами, так что в редакции оставалось лишь нарезать и склеить из его бормотания подходящие фразы. Несмотря на невнятность речи, знаменитый Пашка Царев сумел пленить юную, умную и красивую Вику. И дело не только в торсе. У чемпиона был милый покладистый характер. Некоторое время Вика была женой чемпиона и даже вместе с Самборучным подготовила для газет несколько Пашкиных остроумных, глубоких интервью. Но времена переменились. Накладно и некому стало посылать Пашку грести в разные отдаленные места планеты. Пришлось оставить большой спорт. Пашкина слава померкла за полторы недели, и Вика испугалась: куда в смутные времена может лежать путь могучего косноязычного парня, умеющего только грести? Разве не в криминал? Но Пашка в криминал не пошел. Он с друзьями по большому и малому спорту стал работать в фирме, торговавшей всякими спортивными штуками. Они снабжали железками только вошедшие тогда в моду тренажерные залы, оборудовали бассейны и сауны, боулинги и теннисные корты. Они взялись даже за разбивку полей для гольфа и пропаганду благородной игры в отставшем по этой части Нетске. Последний год они трудились над сооружением горнолыжной базы на Блошиной горке. В общем, не пропал Пашка, а благополучная семья Царевых, особенно после того, как Вика из дохлой туристической фирмочки перебралась в блистательный “Грунд”, стала сильно напоминать со стороны те миловидные, ярколицые семейства, что в рекламных роликах кушают суп из кубиков или восторженно стирают белье, пахнущее рыбой. Царевы раскатывали на сизом “Саабе”, летом отдыхали в Португалии и даже нанимали дочке университетских преподавателей, чтобы исправить тройки во втором классе. Вика никогда не верила, что бывает такая жизнь, как в роликах про суп из кубиков, но что делать, если все у нее так удачно вышло – работа почти в Голливуде, дочка прехорошенькая, как кукла, и славный добрый Пашка, несущий ложку ко рту с лучезарной улыбкой. Ну и пусть он изъясняется словами вроде “О!” и “мгхм”. В конце концов, мужья из роликов тоже ничего другого не говорят!

Однако последнее время Вика стала замечать, что все ее силы уходят на то, чтобы соответствовать выпавшим на ее долю счастливым обстоятельствам. В “Грунде” они притворялась то голливудской звездой, то подружкой Джеймса Бонда, и это жалкое вранье не приносило ей радости. Наоборот, казалось, что, как в том навязчивом сне, все вот-вот увидят, что она голая – кривляка и больше никто. Дома и того хуже: что-то случилось с Пашкой. Он стал, если это только можно вообразить, еще неразговорчивей. Его междометия стали реже и тусклее. Как многие внезапно оставившие спорт атлеты, он было раздобрел, несмотря на футбольчик с друзьями и баньку, и сделался дюжим, краснолицым, с животиком (“животик” значит не маленький живот, как поясняла любившая точность слов Вика, и живот недавно и некстати появившийся; маленького же у Пашки ничего не было). Но вдруг Пашка стал худеть. Румянец почти сбежал с его лица, немного только задержавшись на подбородке и шее. Под глазами залегли тени. Пашка стал поздно возвращаться с работы и валиться сразу в кровать, как подкошенный. Он больше не улыбался, а только тер большим кулаком воспаленные глаза и с хрустом зевал. Сначала Вика решила, что Пашку заездила проклятущая Блошиная горка, но скоро выяснила, что горнолыжные дела там продвигаются успешно. Зато после изнурительных частых командировок в Курган и Мамышино Пашка являлся, едва держась на ногах. На Викины тревожные расспросы он отвечал совсем еж скупыми междометиями, и глаза его тоскливо бегали, а могучие руки дрожали.

Какая беда случилась с Пашкой? Поставив мужнины тапочки параллельно коврику и вернувшись на кухню Вика села соображать. Она всегда знала, что бизнес – дело рисковое. Вроде Пашкина фирма с криминалом и не воевала, но сам Пашка, прямой и простодушный, мог вляпаться в любую историю. Только какую? Вложил деньги фирмы в провальное дело? Доверился жулику, а тот обобрал наивных торговцев горнолыжами? Проигрался в клубе “Бамбук” и поставлен на счетчик? Да, что-нибудь в этом роде. Что еще может так Пашку изгонять? Наивность – это и есть толстокожесть. Душевных мук, вроде постыдного Викиного сна, Пашка не знавал никогда. Конечно, ему нужны деньги. Сколько? Вика тут же принялась вспоминать, где, у кого и как много она может достать, запуталась в арифметических действиях, а концы с концами до того не сошлись, что она даже вспотела. Нечего и говорить о том, что слезы давно высохли. Она бросила расчеты только тогда, когда поняла, что очень поздно, а ребенок до сих пор сидит у телевизора. С тем же умилительно-непроницаемым видом Анютка уставилась на экран, который покинули даже самые запоздалые мультики. Теперь там разворачивались обычные ужасы отечественного сериала: известный актер с тупой и злобной физиономией, сделавшей его самой снимаемой телезвездой, душил и раздавливал о стену другого известного актера, с лицом суровым, но хорошим. Позади металась и вопила какая-то полуодетая женская фигура. Такие роли всегда играют стройные дебютантки, а после исчезают с экрана навеки. Куда они деваются? “Беременеют”, – без тени сомнения отвечала Елена Ивановна Рычкова, которая знала все.

– Марш в кровать! – завопила Вика перекрывая крик дебютантки. Анютка жалобно захныкала:

– Мамочка, я только досмотрю, задушит ли Хрипатый Константина!

– Ни в коем разе! Детям такое нельзя смотреть. Наглядишься на Хрипатого и будешь ночью писаться в кровать.

Анютка нехотя встала и побрела к двери, оглядываясь. Хрипатый Константина по-прежнему душил. Его гнусное оскаленное лицо показывали вперемежку с воспоминаниями Константина о светлой любви к той фигуре, что вопила на заднем плане. Влюбленные, разумеется, зачем-то долго бегали по плохонькой рощице, снятой явно в городской черте, а после свалились в траву друг на друга, тяжко дыша и срывая одежды.

Довольно! Марш, марш! – повторила Вика и подпихнула Анютку к ванной. Та недовольно фыркнула. Писанье в кровать после сериалов казалось не более правдоподобной страшилкой, чем прыщи от шоколада.

Борьба с Анюткой немного взбодрила и отвлекла Вику, но когда дочка сладко засопела – а засыпала она, счастливая, всегда мгновенно – ужас неведомой беды настиг и пробрал тошнотворной дрожью. Давно было одиннадцать, а Пашка не появился и даже не позвонил. Не позвонил! Он, бывало, застревал на каком-нибудь сложном монтаже, или мчался приводить в порядок попорченный мощным дилетантом тренажер, или принимал пришедший заполночь контейнер с бейсбольными шапочками – все могло быть, но правильный Пашка всегда звонил домой и на понятном им двоим лапидарном языке сообщал о задержке. И вот сегодня он молчит. Значит, он не может позвонить?