— Всё ещё побаливает сердце? — с участием спросил он.

— Теперь я никогда не выздоровею, — В тоне, которым Митиё произнесла эти слова, не было отчаяния, даже уныния. Взгляд её был устремлён на кольцо, которое она рассматривала, слегка оттопырив тонкий палец. Затем она скомкала платок, сунула его в рукав кимоно и так сидела, потупившись. Дайскэ с восхищением смотрел на её лоб, обрамлённый волосами.

Вдруг, словно спохватившись, Митиё стала благодарить Дайскэ за то, что он выручил их деньгами, и как будто бы слегка покраснела. Это не укрылось от зоркого взгляда Дайскэ. Объяснив смущение Митиё исключительно тем, что ей пришлось просить взаймы, Дайскэ переменил тему.

Лилии, которые принесла Митиё, по-прежнему лежали на столе. И сама она, и Дайскэ ощущали сильный, пряный аромат. Дайскэ с трудом переносил его, но убрать цветы не получив на то согласия Митиё, не решался.

— Вы их купили? — спросил он. Митиё кивнула.

— Как пахнут, а? — Митиё наклонилась и вдохнула источаемый лилиями аромат. Дайскэ невольно подался назад.

— Не надо к ним так близко наклоняться!

— Почему?

— Да просто так, не надо!

Дайскэ слегка нахмурился. Митиё выпрямилась и спросила:

— Вы не любите лилии?

Дайскэ вместе со стулом откинулся назад, улыбнулся и ничего не сказал.

— Лучше бы я их не приносила. А то, чтобы их купить, я сделала крюк, попала под дождь и чуть не задохнулась, пока бежала…

Дождь и в самом деле пошёл. Собираясь в водосточном жёлобе, капли с шумом стекали вниз. Дайскэ встал, взял лилии и разорвал стягивающую их мокрую соломинку.

— Если это для меня, то я их немедленно поставлю в воду. — И Дайскэ небрежно бросил лилии в горшок с ландышами. Но из-за чересчур длинных стеблей цветы, казалось, вот-вот выскочат из воды. Тогда Дайскэ вытащил их, взял из ящика ножницы и срезал стебли почти наполовину. Затем снова втиснул цветы между ландышами.

— Ну вот, теперь хорошо, — сказал Дайскэ, кладя ножницы на стол.

Некоторое время Митиё смотрела на лилии, так небрежно брошенные в воду, а потом вдруг почему-то спросила:

— С каких пор вам разонравились лилии?

Давно, ещё когда был жив брат Митиё, Дайскэ однажды принёс к ним на Янака такие же лилии. Он попросил тогда Митиё вымыть первую попавшуюся ему на глаза вазу, сам очень бережно поставил в неё цветы и поместил вазу в нишу, после чего предложил Митиё с братом полюбоваться. Митиё до сих пор не забыла этого.

— Помните, как вы ставили цветы в вазу и нюхали?

Дайскэ не помнил, но принуждённо улыбнулся — возможно, было такое.

Между тем дождь усилился. Шум его приглушил все звуки, доносившиеся снаружи. Вошёл Кадоно. «Что-то прохладно», — сказал он и спросил, не закрыть ли наружные стеклянные двери. Пока он этим занимался, Дайскэ и Митиё оба смотрели в сад. Запах мокрой листвы благотворно подействовал на Дайскэ. Всё, что казалось зыбким и бередило душу, как бы встало на свои места. Впервые за долгое время Дайскэ словно бы нашёл себя.

— Какой хороший дождь, — сказал он.

— Ничего хорошего. Тем более что я пришла в сандалиях. — Митиё с досадой смотрела на капли дождя, стекавшие по жёлобу.

— Не огорчайтесь. Надумаете возвращаться, я велю вызвать рикшу. Так что не торопитесь, посидите немного.

Но что-то Митиё тревожило, это заметно было по её виду. Она в упор посмотрела на Дайскэ и произнесла с укором:

— Вы всё такой же легкомысленный, — Однако во взгляде её мелькнула улыбка.

В эту минуту образ Хираоки, незримо присутствовавшего здесь, отчётливо встал перед мысленным взором Дайскэ. Словно какая-то тень надвинулась на него из полумрака. Этот тёмный призрак постоянно сопровождает Митиё.

— Как поживает Хираока-кун? — с нарочитым безразличием спросил Дайскэ.

— Всё так же, — поджав губы, ответила Митиё.

— Ещё не устроился?

— Насчёт этого я теперь не волнуюсь. В следующем месяце ему, кажется, дадут место в газете.

— Отлично! А я и не знал. Значит, дела пока что не так уж плохи?

— Я, по крайней мере, довольна, — тихо и очень серьёзно проговорила Митиё, показавшаяся в этот момент Дайскэ особенно милой.

— А с теми делами что слышно? Не беспокоят вас?

— С какими? — замялась Митиё и вдруг покраснела. — Я, признаться, специально пришла извиниться перед вами, — Она подняла на Дайскэ глаза.

Отвергнуть её извинения, как излишнюю церемонность, или принять их значило бы ещё больше смутить это нежное создание, и Дайскэ, понимая это, спокойно слушал Митиё и молчал.

Те двести иен, которые они получили от Дайскэ, следовало отдать в счёт долга, говорила Митиё, но часть их ушла в связи с переездом в новый дом, а потом начались трудности, и скрепя сердце Митиё стала тратить их на жизнь, так они и разошлись. Только это, впрочем, и помогло им с мужем протянуть до сегодняшнего дня. Лучше бы их совсем не было, этих денег, как-нибудь обошлись бы, нашли бы выход из положения. А то все главные долги, на которые дана была расписка, как висели, так и висят. Но это её вина, Хираока тут ни причём.

— Я так раскаиваюсь в своей ошибке, но верьте, я искренне хотела отдать долг, для того и занимала деньги, так что, прошу вас, будьте снисходительны.

— Я отдал деньги вам, и никому нет дела до того, на что вы их истратили. Главное, что они пригодились. — Дайскэ, как мог, утешал Митиё, а в слово «вам» вложил всю нежность, на какую только был способен.

— Спасибо, вы меня успокоили, — только и могла ответить Митиё.

Дождь не переставал, и, когда Митиё собралась уходить, Дайскэ, как и обещал, нанял рикшу и к тому же предложив гостье поверх кимоно набросить его мужскую накидку, поскольку стало свежо, но Митиё, смеясь, отказалась.

11

Стало тепло, и люди сменили тёплую одежду на шёлковые хаори. Несколько дней Дайскэ просидел дома и, когда вышел на улицу, сразу почувствовал, что жарко. «Пора, видно, снимать тёплую кепку и саржевое кимоно», — подумал Дайскэ, однако, пройдя несколько кварталов, встретил каких-то двоих в авасэ[23]. Но тут же на глаза ему попался сёсэй, он стояли у лотка только что появившегося здесь торговца прохладительными напитками и что-то пил. Дайскэ тотчас же вспомнил о Сэйтаро.

Надо заметить, что Дайскэ всё больше и больше любил племянника. С кем бы Дайскэ ни разговаривал, у него обычна возникало ощущение, будто перед ним не человек, а лишь его оболочка, и от этого хотелось скрипеть зубами. Причём Дайскэ хорошо понимал, что сам он в этом смысле больше кого бы ни было вызывает раздражение. Грустно было думать, что это кара, ниспосланная длительной борьбой за существование.

Как-то Дайскэ сводил племянника в парк Асакуса на аттракционы, и теперь Сэйтаро был просто одержим желанием научиться балансировать на шаре. Мальчик был упорен в своих желаниях и в этом походил на мать, зато от отца унаследовал сдержанность и чувство меры. Прямодушие Сэйтаро делало общение с ним лёгким и приятным, ибо жизнь среди людей, чьё сердце постоянно защищено непроницаемой бронёй, была для Дайскэ истинным страданием.

Нынешней весной Сэйтаро пошёл в среднюю школу и с этого времени, так, по крайней мере, казалось Дайскэ, стал быстрее расти. Ещё год-другой, начнёт ломаться голос. Неизвестно, в каком направлении у него будет формироваться характер. Но если он захочет стать порядочным человеком, многие от него отвернутся, это несомненно. И тогда он, словно нищий, стараясь быть незамеченным, в вечных поисках будет брести по человеческой ярмарке.

Дайскэ шёл по берегу канала. От бело-красных азалий, ещё недавно густо вкраплённых в зелень узорами по другую сторону канала, и следа не осталось. На склоне, буйно поросшем травой, вдоль насыпи бесконечной цепью тянулись в безоблачное, удивительно ясное небо высокие сосны. Дайскэ собрался было сесть на трамвай, съездить к брату, поддразнить, как обычно, невестку, поиграть с Сэйтаро, но вдруг у него появилось желание идти вдоль канала, пока не устанет, и любоваться соснами, поэтому ехать к брату он раздумал.