Хирота умолк и стал выпускать дым через нос. Ёдзиро как-то говорил Сансиро, что по тому, как сэнсэй выпускает дым, можно определить его настроение. Если прямой густой струёй — значит, настроен он в высшей степени философски, если слабой, прерывистой — значит, умиротворённо, и тогда появляется опасность подвергнуться его насмешкам. Когда же дым вьётся возле усов, это означает, что профессор погружён в раздумье или же на него нашло поэтическое вдохновение. Самое страшное — это кольца дыма у самого носа — тогда неминуема вспышка гнева. Хорошо зная Ёдзиро, Сансиро, разумеется, не принимал его слов всерьёз, и сейчас, внимательно наблюдая за Хиротой, убедился в собственной правоте: дым как дым — ничего общего с настроением сэнсэя не имеет.

Сансиро продолжал скромно молчать, и Хирота снова заговорил.

— Дело сделано, оставим его. Сасаки вчера во всём повинился, попросил прощения, а нынче уже, вероятно, носится как обычно, полный энергии. Я вот порицаю его здесь за безрассудство, а он в это время где-то со спокойной душой ходит и продаёт билеты. Давайте лучше поговорим о чём-нибудь более приятном.

— Давайте!

— Я только что видел интересный сон. Мне снилась девушка, которую я видел всего раз в жизни. Прямо как в романе. Поверьте, это веселее, чем газетная заметка.

— Ещё бы! А что за девушка?

— Девочка лет двенадцати — тринадцати, с родинкой на щеке, очень красивая.

Сансиро был несколько разочарован, услышав, что речь идёт о двенадцатилетней девочке.

— Давно вы её встречали?

— Лет двадцать назад.

— И сразу узнали?

— Сразу. Так ведь это во сне! Всё было необыкновенно романтично и приятно. Я будто гулял по лесу. Вон в том вылинявшем летнем костюме и старой шляпе, видите?.. И, гуляя, размышлял о вещах, весьма сложных, о том, что законы вселенной вечны, в то время как всё сущее, им подвластное, переменчиво. Значит, законы эти существуют помимо вещей… Вроде бы неинтересно, а во сне я раздумывал над этим всерьёз, бродя между деревьями. И вдруг увидел эту девочку. Она не пошла мне навстречу, а осталась стоять на месте. Она ничуть не изменилась. Та же одежда, те же волосы — всё как прежде. И родинка та же. Словом, выглядела она так, как двадцать лет назад. Я говорю ей: ты, мол, нисколько не изменилась, а она отвечает — зато вы постарели. Почему ты не меняешься, спросил я её. Потому что красивее, чем в тот год, у меня не было лица, лучше, чем в тот месяц, не было платья, пышнее, чем в тот день, не было волос. Когда же это было, спрашиваю. Двадцать лет назад, когда я встретила вас, отвечает. Отчего же я так постарел? Оттого, ответила девочка, что вы стремились и стремитесь к ещё более прекрасному.

— А потом что было? — спросил Сансиро.

— А потом пришли вы.

— Но двадцать лет назад вы её наяву видели?

— Наяву, потому и занятно.

— Где же вы её видели?

Хирота опять выпустил дым из носа, помолчал, глядя на него, и сказал:

— Конституцию обнародовали в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. В том же году был убит Мори, министр просвещения. Вы вряд ли помните. Сколько вам лет? Значит, в то время вы были грудным младенцем. А я уже учился в колледже. С ружьями наперевес мы все собрались хоронить министра. Думали, что пойдём на кладбище, но учитель гимнастики повёл нас к Такэбасиути и выстроил вдоль дороги, чтобы проводить министра в последний путь. На самом же деле мы смотрели на похоронную процессию. День выдался, как сейчас помню, холодный. Стоишь на месте — ноги мёрзнут. Сосед то и дело мне говорит: «Нос у тебя стал совсем красным». Вскоре показалась длинная процессия: множество экипажей и рикш. В одной из колясок сидела та девочка, о которой я только что рассказывал. Восстановить в памяти картину, которую я тогда видел, мне не удаётся, только девочку я отчётливо помню. С годами, конечно, и это воспоминание потускнело, и я всё реже к нему возвращаюсь. Нынче, пожалуй, впервые вспомнил за долгое время, и то потому, что увидел её во сне. Но тогда впечатление было ярким и врезалось в память.

— И после этого вы никогда больше её не видели?

— Не видел.

— Не знаете, кто она и откуда?

— Конечно, не знаю.

— И не пытались узнать?

— Нет.

— И поэтому, сэнсэй… — Сансиро осёкся.

— И поэтому?

— Поэтому вы не женились?

Хирота рассмеялся.

— Ну, я не настолько романтичен… Я устроен куда прозаичнее, чем вы.

— Но если бы эта девушка согласилась, вы, наверно, женились бы на ней?

— Гм, не знаю, — задумавшись, сказал Хирота, — пожалуй, женился бы.

Сансиро участливо смотрел на сэнсэя.

— Сказать, что из-за неё я остался холостяком, — продолжал Хирота, — всё равно что утверждать, будто из-за неё я стал калекой. Но бывают калеки от природы, которые не могут жениться. Кроме того, многим мешают жениться самые разные обстоятельства.

— И много их, этих обстоятельств?

Хирота сквозь дым сосредоточенно смотрел на Сансиро.

— Вы ведь знаете, что Гамлет не хотел жениться. Так вот, Гамлет, возможно, единственный в своём роде, а похожих на него — много.

— Назовите хоть одного!

— Одного? — Хирота помолчал, усиленно дымя трубкой. — Один такой находится совсем рядом. Представьте себе человека, рано потерявшего отца. Потом серьёзно заболевает его мать и говорит: «Скоро меня не станет. Тогда ты перейдёшь на попечение к такому-то». Она называет человека, которого сын не знает и даже никогда не видел, а почему именно к нему на попечение, не объясняет. Сын пристаёт с расспросами, и в конце концов мать слабым голосом говорит: «Такой-то твой настоящий отец». Это я просто так рассказал, но вообразите, что этот мальчик действительно существует. После этого, разумеется, брак для него перестаёт быть чем-то священным.

— Такие люди, пожалуй, редко встречаются.

— Возможно, но всё же встречаются.

— Но вы, я полагаю, не относитесь к их числу?

Хирота расхохотался и спросил:

— У вас есть мать?

— Есть.

— А отец?

— Умер.

— Моя мать умерла через год после обнародования конституции.

12

Наступил день концерта. До Нового года оставалось каких-нибудь двадцать дней, и погода стояла холодная. У торговцев хлопот было по горло. Бедняки ломали голову над тем, как встретить праздник. В это же самое время на концерте собрались беззаботные люди, которым одинаково хорошо жилось и в праздники и в будни.

Их было много, этих людей, главным образом молодые мужчины и женщины. Ёдзиро сообщил Сансиро об огромном успехе концерта. У Сансиро был билет на второй день, и Ёдзиро попросил его зайти за Хиротой. У сэнсэя, вероятно, билет для почётных гостей, сказал Сансиро. Разумеется, ответил Ёдзиро, но один он не подумает идти, его надо вытащить. Сансиро согласился.

Когда вечером Сансиро зашёл к Хироте, тот при ярком свете лампы читал какую-то толстую книгу.

— Вы не идёте? — спросил Сансиро.

Слегка улыбаясь, Хирота молча покачал головой, совсем как ребёнок. Но Сансиро, видимо, нравилась молчаливость Хироты, он считал её признаком настоящего учёного. Молодой человек сел в нерешительности, огорчённый тем, что сэнсэй отказывается идти на концерт.

— Я могу выйти с вами, — сказал Хирота, взяв чёрную накидку, — прогуляюсь немного.

Они вышли. Холодное, беззвёздное небо, казалось, нависло над самой головой.

— Наверно, будет дождь.

— Только бы не сильный.

— Да, в хорошую погоду и то очень неудобно снимать обувь при входе, как это принято в японских театрах. Кроме того, там нет вентиляции, а накурено так, что голова разламывается. Не знаю, как можно всё это вытерпеть!

— Но ведь устроить это под открытым небом, наверно, сложно?

— О-кагура[71] всегда устраивают под открытым небом. Даже в холодную погоду.

Сансиро решил не спорить и промолчал.

— Я предпочитаю сидеть, когда надо мною прекрасное небо, когда прохладно, дышать прекрасным воздухом и смотреть прекрасный спектакль, такой же чистый, простой и прозрачный, как воздух.