Он видит Кэби, выступающую с концертом в Осло. Она играет, а молния в платье на спине с каждым новым пассажем разъезжается еще на один сантиметр.

— Но теперь рядом я. Я поехала с тобой в Швейцарию, чтобы…

Ингмар накрывает банку из-под варенья тяжелой стеклянной крышкой. Она плотно прилегает к зеленой резиновой прокладке. Голос Кэби не проникает сквозь стенки, она замолкает, кожа под глазами краснеет. Она чувствует себя уязвленной, но гордо задирает подбородок.

— Все ждут в салоне — гости, критики, — говорит он.

Кэби кивает и убирает банку.

Он старается дышать спокойно.

Горьковатые испарения мерло поднимаются из черной бутылки из Сент-Эмильона.

Беспокойство неуклюже ворочается под ложечкой.

— Будешь?

— Я только…

Вилка ковыряет ломтики мяса.

Погружается в мясной соус и прокладывает в нем колею.

— Интересно, что Гуннар в пасторе видел самого себя, — говорит Кэби, воодушевляясь. — А ты видишь, как в роли пастора он играет тебя…

— А что видят другие? — бормочет Ингмар, встречая в зеркале свой собственный взгляд.

— Я как раз сейчас об этом подумала.

Он быстро жует, зубы впиваются в кровавое мясо, кисло-соленый вкус наполняет рот.

Кэби всматривается в его глаза и подливает вина.

— Спасибо.

— Из-за тебя пролила, — сухо произносит она.

Он потряхивает большую банку с густой жидкостью на дне. Кэби трясет мокрой рукой и устало смотрит на него сквозь стекло.

— Извини.

В другой банке Ингмар видит приукрашенную копию самого себя. Он сидит и быстро уплетает ванильное мороженое.

— На вид вкусно, — говорит Кэби.

Он кивает, облизывая ложку.

Смотрит на часы и вытирает салфеткой рот.

— Скоро девять.

Он думает о том, видел ли отец фильм, ехал ли молча в такси до Стургатан. Или мать шла домой пешком в одиночестве. Может быть, вместе с Агдой. А сейчас она, возможно, ставит на густавианский стол чайные чашки или рассказывает о фильме, пока отец смотрит телевизор.

— Я могу посидеть здесь, если хочешь — иди позвони, — говори Кэби.

Он встает, съедает последнюю ложку мороженого и спешит к выходу между круглыми столиками огромного ресторана.

Словно опережая себя, он вставляет ключ в замок еще до того, как останавливается постукивающий лифт.

Когда он идет по тихому коридору, он уже находится в своем номере, возле желтого мебельного гарнитура.

Бороздки блеклого ковра бросаются ему в глаза. Мимо медленно протекает полоска бра вдоль стен коридора. Тускло поблескивает медная обшивка дверей, множась в бесчисленных изгибах карниза.

Он прижимает к уху телефонную трубку, поворачивая в замке ключ и открывая дверь. Идет по розовому паласу, садится в желтое кресло, снимает трубку, заказывает разговор со Швецией.

Сердце бешено бьется в груди.

Но постепенно успокаивается, когда к телефону никто не подходит.

Он сидит, глядя в окно на темно-серые Альпы с белыми разводами.

Думает, не позвонить ли Ленн, спросить, кто был на премьере.

Он снова снимает трубку, просит, чтобы его попробовали соединить еще раз.

Слушая гудки, он вспоминает, как расставлял в ряд свои стеклянные банки.

На тенистой площадке за пасторской усадьбой.

Он ложится и пытается разглядеть что-то сквозь бесчисленные грани, но вереница маленьких обособленных миров уходит в сторону.

Изгибается, меркнет.

Наклоняется то влево, то вправо.

Прежде чем преломленные блики исчезают, Ингмар открывает глаза.

Он снова здесь, один в своем гостиничном номере «Санкт-Морица».

Кэби сидит в ресторане и ест свой крем-карамель.

В трубке раздаются гудки.

— Бергман у телефона, — отвечает отец и, вздыхая, садится за письменный стол.

— Это Ингмар.

— Мы как раз только вошли.

— Позвонить позже?

— Это Малыш, — говорит отец в сторону.

— Я могу с ним поговорить, — шепчет мать.

Ингмар встает, чешет шею.

— Я посмотрел твой фильм, — говорит отец.

— Я вас не заставлял.

— Ну что тебе сказать, — продолжает он. — Помню, ты хотел, чтобы я прочитал сценарий, но… я рад, что не сделал этого.

— Да, наверное…

— Буду короток, мать тоже хочет сказать тебе пару слов.

— Этот фильм был всего лишь попыткой…

— Ингмар, — перебивает отец, — вообще-то я тронут. Это… При встрече мы можем поговорить об этом подробнее, но, признаюсь, никогда не думал, что ты…

Он откашливается, на заднем плане мать что-то говорит, он перекидывается с ней несколькими фразами.

— Да, я даже сказал матери по дороге домой: «Я снова чувствую себя адъюнктом при пасторате в Форсбаке». Моя церковь, мое одиночество — я не преувеличиваю, но… ты должен знать: я благодарен тебе за то, что ты запечатлел это время, или как бы это еще сказать…

Руки у Ингмара дрожат, когда отец передает трубку матери. Он садится и почти не слушает мать, которая весело щебечет о том, что фильм, наверное, пройдет мимо широкой публики.

Босоножки Кэби валяются рядом с желтым диваном, в мусорном ведре лежат ее колготки.

— Там были все, — говорит мать. — Гуннар Бьорнстранд и Макс фон Сюдов подошли к нам поздороваться. Ингрид Тулин в обворожительном…

Она замолкает, потому что отец что-то ей говорит.

— Пойду поставлю чай, — заканчивает она.

Повесив трубку, Ингмар сидит, обхватив руками лицо. Чувствует, как его дыхание щекочет веки на выдохе и холодит их, когда легкие втягивают в себя воздух.

— Ну что, он не ходил на премьеру, да? — спрашивает Кэби.

— Отец? Почему же, ходил.

Стекла в окнах слегка потрескивают, когда налетает ветер.

— Он сказал, что был тронут.

Кэби краснеет, не в силах скрыть раздражения.

— Ингмар, я больше не могу.

— А что?

— Сколько можно врать.

— Да нет же, отец сказал, что пастор — это словно он сам в те времена, когда работал в Форсбаке, и…

— Словно он сам? — скептически переспрашивает Кэби.

— Но ведь так и есть.

— А где же тогда твое место?

— Я пока об этом не думал. Если я сам не пастор, значит, должен… Нет, даже не знаю.

— Ты ведь всегда так внимательно следишь за тем, с кем себя отождествляешь.

— Это всего лишь…

Ингмар встает, наблюдая, как меняет цвет пейзаж за окном. Чувствует, как сквозняк на полу лижет ноги, налетая сзади, и несется дальше.

Еловый лес быстро темнеет.

Серые складки отвесных гор приобретают мягкий оттенок зеленого бутылочного стекла.

Ингмар подходит к большому окну как раз в тот момент, когда Альпы озаряются сиянием, прозрачным и чистым, как на засвеченной фотографии.

— Но ведь кем-то ты должен быть в этом фильме, — повторяет она.

Ингмар чувствует, как все падает и падает вниз, ищет руками опору, хватается за занавеску, слышит, как трещат крепежи карниза.

— Не знаю, — шепчет он.

Остроконечный горный массив вырастает из темноты, словно бледно-розовое стекло, неровный и освещенный изнутри.

— Ведь кое-кто любит пастора, совсем как ребенок, — говорит Кэби. — Кое-кто, кого ты презираешь, но кто на самом деле хочет всего лишь

Послесловие

Несмотря на то что «Режиссер» — это роман и в первую очередь плод моего воображения (безо всяких притязаний на правдоподобие, не считая эстетических), я испытываю большое желание перечислить важнейшие источники и выразить благодарность тем, кто помогал мне в работе.

Помимо обширного документального и художественного материала, опубликованного самим Ингмаром Бергманом, я внимательно изучал письма и дневники его матери Карин, краткое жизнеописание его отца Эрика, автобиографическое сочинение его жены Кэби Ларетеи, а также воспоминания других членов семьи Бергмана.

Кроме того, мне хотелось бы назвать Маарет Коскинен, Лейфа Церна и Биргит Линтон-Мальмфорс; что касается длинной главы о работе над фильмом «Причастие», то важнейшим источником для меня стал дневник Вильгота Шёмана с записями о съемках фильма. Наверное, поэтому я решил отблагодарить Вильгота как-то особенно, позволив ему оказаться в кровати Ингмара в виде садового гнома.